Вспоминая то страшное время…

11 апреля страна отметила Международный день освобождения узников фашистских концлагерей. Из Смоленской области оккупантами были угнаны в Германию около 70 тысяч детей, в том числе 11 тысяч – до 12 лет. Большая их часть погибла в неволе. Домой вернулся лишь каждый десятый. Сейчас на Смоленщине проживают более 5 тысяч бывших несовершеннолетних узников. Сегодня своими воспоминаниями об этих тяжелых временах с читателями «СН» делится председатель комитета Ленинского района бывших малолетних узников фашистских концлагерей Вера Ивановна Московкина.

– Вера Ивановна, где застигла Вас война? – В Смоленске. Я жила тогда в доме № 7 по улице Краснофлотской. Напротив нас располагалась Свирская церковь, которую сейчас называют храмом Михаила Архангела. В то время мне было 12 лет, и я закончила 4 класса на одни пятёрки. Жили мы вместе с мамой и бабушкой. Отец умер, когда мне было полтора года, а мама больше не выходила замуж. Мама Галина закончила медицинское отделение рабочего факультета, который находился на Колхозной площади, в том месте, где сейчас стоит восьмиэтажка. Представители старшего поколения помнят, что раньше там было два одноэтажных дома, и сразу после войны в этих зданиях находилось большое количество всяких служб. А бабушка, которую, как и маму, звали Галиной, работала телеграфисткой в Управлении Западной железной дороги. В 1935 году для этой организации было построено новое здание недалеко от несохранившихся до наших дней Молоховских ворот. Бабушка уже два года работала на пенсии. Её не хотели отпускать – ударница труда, выучила много молодых телеграфистов. 14 июля 1941 года уже вовсю шла война, кругом была стрельба, но телеграф всё равно работал. Через него передавали все важные правительственные сообщения. В тот день бабушка была старшей по смене и пришла на ночное дежурство. Принимая телеграммы, она почувствовала, что что‑то уткнулось ей в бок. Поднимает глаза, а там два немца стоят и смеются. Их рассмешило то, что они пришли, а бабушка продолжала работать. Немцы сказали бабушке: «Weg nach Haus» («Убирайся домой»). Она даже не успела испугаться и отправилась к нам с мамой. Меня ранило ещё при первой бомбёжке – осколком в щеку, и я очень испугалась. Даже не столько больно было, сколько страшно. И после этого наши соседи, с которыми мы дружили, отправили нас к родственникам в деревню Рязаново Смоленской области. Но там оказалось ещё ужаснее. По лесам были наши расквартированные войска. Немцы это знали, поэтому бомбили везде. Хату, в которой мы были, полностью разнесло бомбой. Ничего не загорелось, но осколки разворотили строение. Если бы мы не укрылись, то все бы погибли. Помню, когда начали бомбить, я полезла на чердак дома спасать кошку с котятами. Как бы я ни была напугана, но не могла допустить, чтобы погибли котята. Я положила их в подол сарафана и спустилась в комнату. И тут слышу нарастающий звук – летит бомба. Я пригнулась, заслоняя собой котят. Взрыв. Что‑то посыпалось. Везде пыль… А потом всё стихло. В комнату ворвалась мама с людьми, у которых мы жили. И стали меня звать. Они были в ужасе. Железные прутья кровати, рядом с которой я сидела, были полностью перебиты осколками. Если бы я не пригнулась, а сидела бы прямо, осколок бы пролетел как раз на уровне моей шеи. Получается, я спасла котятам жизнь, а они спасли меня. Когда я выскочила на улицу, то увидела двух раненых людей, которые тоже приехали из города к знакомым. Женщину, видимо, выкинуло ударной волной, и ей разворотило всю спину, а мужчине оторвало ногу. Он попросил меня принесли что‑нибудь, чем можно было бы перевязать раны женщине. Я принесла первое попавшееся полотенце из комнаты, но было уже поздно. Женщина умерла. Много ужасного пришлось увидеть… – Как Вы попали в концлагерь? – Мы вообще не подлежали угону, но попали туда по вине русского полицейского. Он учился со мной в одной школе, только был старше, а во время войны стал изменником. Наша семья дружила с евреями, мама училась вместе с еврейскими девочками. Одна из них – Фаина – жила напротив нас. А в 42-м году мы узнали, что немцы уничтожают евреев. Простые солдаты их не трогали, а вот СС, гестапо… И наши полицаи-прихлебатели. В 41-м году перед Новым годом немцы вышвырнули нашу семью из дома. Они облюбовали нашу квартиру, потому что она была очень чистой. Нас приняла к себе соседка, которая жила через дорогу. Под домом был большой погреб, в котором мы стали прятаться вместе с маминой подругой Фаиной и её дочерью Алей. Днем мы сидели в подвале, а ночью выходили на немецкие огороды рвать капусту и брюкву, чтобы хоть как‑то прокормиться. Однажды в 43‑м году к дому, в котором мы жили, подъехала телега с двумя полицаями. Они сбили прикладом замок, висевший на дверях, вытащили из подвала тётю Фаю и Алечку и посадили их на телегу. Моя мама пыталась защитить хотя бы ребенка. Схватила за руку Алечку, и мы втроём побежали. Но разве убежишь от молодых мужчин?! Нас догнал русский полицай, огрел маму плёткой и выхватил Алечку. Мама в свою очередь, поскольку больше не могла препятствовать, высказала всё, что о нём думает. Тогда он выплюнул со злостью: «Ты меня еще вспомнишь!». Тётю Фаю с дочерью увезли, и больше об их судьбе нам ничего не известно. А через две недели приехали и за нами. Как сейчас помню, тогда стояла очень тёплая осень – настоящее бабье лето. Бабушка пошла в деревню Рай договариваться с телеграфисткой, которую она учила, чтобы можно было пожить у неё. В деревне всё-таки попроще, хоть какая‑то картошка есть, а здесь мы могли есть только то, что украли на немецком огороде. И вдруг к дому подъезжает огромная немецкая машина – колёса выше моего роста. И немцы стали забирать мою маму. Я, конечно, заревела, вцепилась матери в юбку, и тогда нас забрали вместе. Повезли нас вначале в Минск, а затем в Германию. Мы попали в концлагерь в деревне Дабендорф, в двух километрах от которой находился городок Цоссен. В лагере находились только женщины и девочки, мужчин не было. Каждый день нас водили на работы. После бомбёжек разбирали завалы на железной дороге. Тягали рельсы, шпалы. Вот такая у нас «женская» работа была. Мы всегда мечтали, чтобы этих разрушений было поменьше. В таких случаях нас гоняли строить железнодорожную ветку. Когда нас освободили, 22 апреля, политрук сказал: «Благодарите Бога, что вы не достроили эту ветку. Если бы вы её закончили, вас всех бы уничтожили. Это была сверхсекретная ветка для перевозки немецкого оружия». В лагере было очень голодно. При такой тяжёлой работе мы на завтрак получали маленький кусок хлеба с опилками в тесте и «кофе», который был сделан из горелой ржи. А в обед нам привозили баланду. Вначале меня не гоняли на стройку, потому что я была очень худенькая и выглядела моложе своих 14 лет. Маленьких детей, которых не водили работать, не кормили, и мамы приносили со стройки часть своей баланды. И когда однажды мама пришла и упала без сознания, я добровольно пошла на стройку. Территория лагеря была огромная. Забор был обтянут несколькими рядами колючей проволоки, как в тюрьме. За порядком следили часовые на вышках, а ночью на территорию лагеря выпускали собак. Боялись, что мы убежим. Хотя как мы могли это сделать?! Когда нас приводили с работ, то сразу закрывали в бараках. Но мы надеялись на освобождение. Мама учила в школе немецкий язык. И когда она работала, то всё время прислушивалась, о чем говорят немцы. Так нам удалось узнать о том, что наши уже близко. – А потом было освобождение… – За территорией лагеря проходила узкоколейка, по которой ходил маленький мотовоз. Не знаю, зачем это было. Возможно, локомотив привозил новых часовых. И однажды детей собрали и стали заводить в мотовоз. Все перепугались. Помню, мама кричала: «Верочка, если останемся живы, встретимся в Смоленске, на нашей Краснофлотской улице». Везли, везли нас и вдруг резко остановились. Оказалось, что бомбами разворотило железнодорожные рельсы. Наши конвоиры вышли совещаться. Послышался рёв самолётов, вновь началась бомбёжка. Нас вывели, заставили спрятаться в окопах, а сами немцы куда‑то ушли. Когда всё затихло, мы стали ждать, что за нами придут. Но никто не пришёл. Самыми смелыми оказались я и моя подруга Тося Ханевская из Ярцева. Мы выглянули из укрытия и увидели, что никого нет, только лежит перевернутый и загоревшийся мотовоз. Мы решили идти обратно по железнодорожной линии. Шли всю ночь. Очень хотелось пить. Пришли к немецкому дому и решили попросить там воды. А было нас человек 20. Вышла пожилая немка и на нашу просьбу принесла большой бидон молока, несколько железных кружек и две буханки хлеба. Маленькие дети, после того как выпили молока, сразу заснули прямо на траве. Поблагодарив женщину за молоко и отдохнув, мы пошли дальше. И засветло пришли в лагерь. И видим, что ворота раскрыты, часовых нет на вышках и на территории никого не видно. Нас всех охватило отчаяние. Шли к мамам, а их нет. Оказывается, когда началась бомбардировка, немцы согнали всех пленных в бомбоубежище, а сами уехали. В бомбоубежище мы нашли своих родителей. Там решили заночевать. А утром услышали, как что‑то загудело наверху. Мы вылезли наверх и увидели, что посередине лагеря стоит танк, а на нём написано: «За Родину!». А ещё два танка завалили вышки и ломают колючую проволоку. Нашу радость не описать. Мы облепили этот танк, стали трогать его, целовать и плакать. Из люка вылез молодой танкист, прихватив с собой аккордеон. И стал играть на нём и петь: «Огонёк», «В землянке», «Тёмную ночь». Так мы стали свободными… – Вера Ивановна, как Вас встретила родина после возвращения из плена? – В целом нормально встретили. Конечно, были вопросы, почему мы так долго пробыли в Германии. А нас отпустили только в конце июля, потому что требовалась наша помощь. Но у нас были справки, на основании которых нам выдали паспорта. Маму взяли работать санитаркой в детскую инфекционную больницу. А я пошла устраиваться на льнокомбинат. Вначале меня не брали из-за того, что я была в Германии. Сказали: «Девочка, тебе ещё в куклы играть, а не работать». Но я знала, что дело вовсе не в возрасте. Но муж маминой подруги работал на льнокомбинате парторгом, и он помог мне устроиться туда. Пошла учиться заочно. На льнокомбинате я проработала больше 40 лет, в 1987 году получила звание «Почётный ветеран труда». – Вера Ивановна, несмотря на все жизненные трудности, Вы остаётесь оптимистом… – Абсолютным. И своей энергией я могу поделиться и с другими людьми. Знакомые меня называют как ту самую батарейку – «энерджайзер». Я всегда стараюсь улучшить настроение окружающих. Причем не для того, чтобы меня похвалили, а потому что я так привыкла. Так меня воспитали родители. – Спасибо, Вера Ивановна, за беседу!

Александрина САБУРОВА