Лариса Русова: «Живу надеждой»

Завтра ветеран смоленской журналистики, театровед Л.И. Русова отмечает юбилей, что и стало поводом для нашей встречи.

– Лариса Ивановна, когда доживаешь до поры юбилеев, невольно оборачиваешься назад, что‑то невольно переоцениваешь, пересматриваешь, вновь пропуская прожитое через себя. Займёмся этим вслух. Как состоялся выбор профессии? – Очень просто. Смоленский драматический театр начала 60-х годов, его гениальный главный режиссёр Александр Михайлов, его не менее гениальный очередной режиссёр Алексей Бородин, сегодня он – главный режиссёр Российского академического молодёжного театра в Москве, так вот, он начинал у нас. Их гениальные спектакли, это в первую очередь. В годы моей юности на сцене Дворца культуры профсоюзов, которым в ту пору руководила потрясающая женщина В.С. Троицкая, устраивались вечера для старшеклассников под названием «Олимп», куда приходили ведущие молодые артисты театра, выпускники лучших театральных вузов Москвы и Питера. Тогда было распределение по окончанию вузов, не было телесериалов, не было театров-студий. Если тебя не брали в большой академический театр, в столице нечем было особенно заняться, и они ехали в Смоленск. В город с хорошей географией: рядом Москва и Питер, Польша, Прибалтика, Смоленск считался европейским городом. Ошибались. О чём впоследствии во всеуслышание говорили. Но они здесь работали, многих, в том числе и меня, влюбили в театр. И – понеслось! После окончания в 1972 году Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии я работала на радио, потом в театре, в три захода. Так жизнь складывалась. Первый приход в 1975 году, я отработала три года, потом по семейным обстоятельствам покинула Смоленск и уехала в Омск, где работала на студии телевидения. Так началась моя телевизионная биография. Она продолжалась три года. Вернувшись в Смоленск, служить высокому искусству стала не сразу. А затем работа с Игорем Александровичем Южаковым – главным режиссером театра той поры! Он обладал тяжелым характером, но огромнейшим талантом. Это была странная пора существования между молотом и наковальней. Но и школа выживания, в которой я научилась «держать удар». Работа с Южаковым – это великая школа мужества! Потом пришёл П.Д. Шумейко, после внезапной смерти которого моя любовь к театру дала трещину. И хотя молодой и бесспорно талантливый Игорь Войтулевич, новый главный режиссер театра, работал интересно, и в театр пошел молодежный зритель, со мной что‑то произошло. Это что‑то можно определить словом «сломалась», а можно – «задурила». Так или иначе, из театра пришлось уйти. Я поняла, что это навсегда. Что самое удивительное, я на спектакли нашего театра перестала ходить. Не знаю, почему… – Когда привыкаешь к определённому уровню, смотреть что‑либо ниже мастерством уже трудно. – Да нет. Тут другое. Тем более что сегодня, говорят, Смоленский театр полон зрителями на каждом спектакле. Опять же говорят, что они разные: есть «ах!», а есть и «ох», это нормально. Но после смерти Петра Дмитриевича во мне что‑то щёлкнуло и заклинило. – А тележурналистика? – Начинала в Омске, как я уже говорила. Продолжила в Смоленске. Бесславно покинув театр, работала на радио. Это случилось еще в мою бытность завлитом театра, благодаря передаче «Театральные вечера». А в начале 90-х я пришла работать на Смоленское областное телевидение. Это было собственное, самостоятельное телевидение. Телевизионная властная вертикаль ВГТРК случилась позже. А тогда, помимо новостных программ, мы делали полноценные передачи обо всем интересном и важном, что происходило в области. Я же – в основном про театр, про художников, всю жизнь меня тянуло в богему. Мне казалось, что самое интересное в нашем городе – это его культурная жизнь. В те времена она действительно еще была. Я не истина в конечной инстанции, могу и ошибаться, но так ощущаю. Начиная с 60-х и до середины 90-х, культурная жизнь Смоленска была очень яркой. Достаточно сказать, что профессора смоленского пед­института Стеклов, Сонин писали рецензии на спектакли. Им, социологу и психологу, был интересен театр! Я тоже делала передачи о театре, тем более что уже родился Камерный театр, филармония интересно работала. Потом меня сделали главным редактором смоленского телевидения. А где‑то году в 1997-м я высоко прыгнула по карьерной лестнице – меня назначили заместителем директора по творческим вопросам. Никто не знал, что это такое. Может быть, и поэтому тоже вскоре меня благополучно «съели». Я опять вернулась на радио. – Рождённая после войны, состоявшаяся в 70‑е, пережившая всё последующее, и ныне обретаясь в нео-советизме, в каком времени Вы чувствовали себя комфортней? – В советское время мы очень неплохо жили, материальных трудностей моя семья никогда не испытывала. Это прошло мимо меня, и слава Богу! Вживаться в социум и что‑то понимать про него я стала где‑то с 16 лет. И мне не казалась та жизнь странной или плохой. Конечно, что‑то смущало, над чем‑то задумывалась. Например, не могла понять, почему над всеми партийными зданиями висит лозунг «Слава КПСС», чего ж они сами себя так хвалят, эти большие начальники? Я очень люблю посещать другие страны и континенты, мне интересно смотреть на другие города, на других людей. Но как было в Союзе – Вы же помните. Необходимо было пройти комиссию из старых большевиков, которые листали страницы твоей биографии и громко, в твоём присутствии, говорили о том, почему ты не можешь выехать, почему ты идеологически не очень стойкий человек. Меня таким образом не пустили в Югославию, в ГДР по туристической путёвке. Даже не знаю, за что уважаемые люди с седыми висками вот так со мной обошлись. Как я тогда рыдала, не понимая, чего же они от меня хотят? Возможно, роковую роль сыграла длина юбки, но я и сейчас привычки не изменила. А если у меня стиль такой? Так что та давняя воспитательная мера не оказала воздействия. А вот в 90‑е годы, несмотря на пустые магазинные полки, на то, что национальная валюта прыгала как‑то вверх-вниз, а иногда вообще отсутствовала, ощущение того, что пришла свобода, радовало. Дарило надежду. Говорили, что думали, думали, как хотели, согласитесь, это дорогого стоит. А какая литература появилась?! Лучше всего я стала себя ощущать в постсоветское время, как ни странно. – А как сегодня? – По-разному. Но что‑то мне кажется, лучше не говорить о том, что ты думаешь на самом деле. Спокойнее держать язык за зубами. Во-первых, твоё мнение не совпадает почему‑то с мнением большинства. В 90‑е мнение, в основном, совпадало с мнением большинства, поскольку все жили ощущением свободы и надеждой на лучшее. Сейчас этого, по-моему, нет. Народ как‑то рассредоточился. Мы очень индивидуализировались, перестали быть обществом. Вот часто задумываюсь: почему те страны, которые когда‑то входили в социалистический лагерь, сегодня живут намного лучше нас? Почему они так быстро и безболезненно вернулись к европейским ценностям? Польша, Чехия, страны Балтии? Я бывала в этих странах, когда они находились в социалистическом лагере. Была и после. Это две громадные разницы – социалистическая Прага, Варшава, Рига – не важно – и сегодняшние столицы Восточной Европы. Другие люди, другие города, совсем иные взаимоотношения! А их отношение к детям, к животным! Моя любимая Польша, в которой я довольно часто бываю, стала истинно европейской страной. Люди там живут намного лучше нас, и прежде всего – в духовно-культурном плане. Почему? Не нахожу ответа. Впрочем, один ответ есть: общество наше очень изменилось. И не в лучшую сторону. Вот мы вспомнили советские времена. А ведь нам многое, что касается взаимоотношений между людьми, взять оттуда не помешало бы. Расскажу одну историю. Когда моя приятельница была совсем маленькой, это где‑то 61‑й год, ее семья жила в Гнёздове. И как‑то ранним утром ее, больную, с высокой температурой, мама и дедушка повезли в Смоленск. Срочную медицинскую помощь могли оказать только в городе. В Гнёздове в те годы, видимо, даже амбулатории не было. Стоят на остановке, автобусов нет, мама плачет, ребенок задыхается. На дворе – конец октября, ветер, дождь со снегом. Холодно и сыро. И вдруг перед ними останавливается большая красивая машина, на каких начальство обычно возят. Высовывается голова в шляпе, спрашивает: – Вам куда? – В больницу, ребёнок очень болен. – Садитесь в машину! Он открывает дверь, а там всё в коврах. Мама говорит: «Неудобно, мы мокрые, грязные», он отвечает: «Неудобно с больным ребёнком стоять в такую погоду на улице». Это был первый секретарь Смоленского обкома КПСС Петр Андреевич Абрасимов. Сегодня кто‑то из больших и важных остановится, увидев женщину с ребёнком на руках под дождём и снегом? Сомневаюсь. А для коммуниста и главного начальника области в 1961-1962 годах товарища Абрасимова это было нормальным, естественным поступком. Правда, он долгое время находился на дипломатической работе и был доктором исторических наук. Так что, наверное, не важно, какое время на дворе. Человек просто обязан оставаться человеком, а уж коммунист ты или член какой другой партии – дело второе или третье. Сегодня с людьми как‑то не очень хорошо, согласитесь. С другой стороны, мне симпатичен наш губернатор. Он умный и памятливый человек, что тоже большая редкость. Мы с ним ранее пересекались на радио. Будучи депутатом Госдумы и курируя Смоленскую область, Алексей Владимирович приезжал к нам по своим депутатским делам, я не раз записывала его интервью на радио минут на 30–40. И этот человек, став губернатором, когда мы с ним сталкиваемся в стенах культурного центра «Губернский», не только улыбается, но и помнит, как меня зовут. Многие, с которыми я была в дружеских отношениях, со сменой моего статуса в момент забыли обо мне. Напрочь. Понятно: никто, ничто и звать никак. А губернатор Смоленской области помнит. Более того, когда мне было весьма лихо, он единственный в этом городе, подчеркиваю, единственный, кто захотел мне помочь. В общем, сегодня мне жить не очень уютно. И знаете почему? До дрожи в коленках боюсь чванства и хамства. А сегодня они зашкаливают. Я, к счастью, не сталкивалась в советские времена с партийным чванством, но прекрасно знакома с чванством богатых и знаменитых. – Вас это цепляет? – Да. Очень. Меня цепляет то, что катастрофически падает цена человеческой личности как таковой. Кресло, деньги – мерило оценки. Меня, представьте, это задевает. И дело не только во мне, есть куда более достойные люди, перед которыми я преклоняюсь, но их ум, образованность, бездна знаний почему‑то в зачет не идут. – Вы смотрите смоленское телевидение сегодня? – Извините, нет. Иногда слушаю радио. Там есть очень интересный журналист Женя Черняк, он же Самоедов, это псевдоним такой. У него есть передачи, сделанные на очень высоком профессиональном уровне. Когда его программы выходят в эфир, я обязательно его слушаю. – Ваше впечатление о смоленской журналистике в целом? – Знаете, она умерла. Можно назвать двух-трех журналистов и одну газету, но сейчас на подходе вторая газета, частная, распространяется бесплатно, какой‑то богатый дяденька игрушку себе такую купил. Газета появилась совсем недавно, но там очень интересные материалы публикуются. И, конечно, не потому что я делаю реверанс в вашу сторону, но считаю, что сегодня самая профессиональная газета нашего региона – это газета «Смоленские новости». Потому что вы не просто события описываете, вы их анализируете, объясняете, а это почему‑то сегодня напрочь ушло из смоленских СМИ. – Мы с Вами из читающего поколения. Что порадовало Вас в литературе за минувшие год-два? – Я открыла для себя пермского музейного работника, впоследствии писателя, Алексея Иванова с его книжкой «Географ глобус пропил». Замечательная проза. По-моему, это явление в литературе. Очень люблю Дину Рубину, Людмилу Улицкую, Викторию Токареву, а когда очень плохо на душе, беру «Дворянское гнездо» И.С. Тургенева. Чудеса – помню роман наизусть, но перечитываю, и, знаете, помогает лучше шоколада. – Прекрасно. Если художественное слово продолжает жить, значит, надежда остаётся, невзирая на скорость времени. – Надежда всегда остаётся. Человек жив надеждой. Когда становится совсем невмоготу, сажусь, обхватив головёнку обеими лапчонками, начинаю чего‑то думать, переживать, а потом понимаю: ну хватит! Завтра будет пусть чуть-чуть, но легче. На самом деле, единственное, что я умею делать хорошо, – это надеяться. – Здоровья Вам, радости и добра!

Александр БЕРЕЗНЕВ