«Дирижеры боятся играть Глинку»

Гостем очередного выпуска авторской программы Сергея Новикова «Диалоги» (совместный проект газеты «Смоленские новости» и телекомпании «Феникс») стала выдающийся российский музыковед, Заслуженный деятель искусств России, Азербайджана, Кыргызстана, академик Академии творчества, член Союза композиторов России Жанна Григорьевна Дозорцева. Предлагаем вашему вниманию газетный вариант этой беседы.

– Здравствуйте, Жанна Григорьевна! – Здравствуйте. – Я Вас приветствую в программе «Диалоги». Очень рад Вас видеть. Вы такая красивая, в такой прекрасной форме. Я был на открытии 60‑го Глинковского фестиваля и хочу нашим телезрителям рассказать, как Вас встречал зал. Он встречал Вас стоя, восторженно, продолжительной овацией! – У меня даже сердце заболело. Не знала, как себя вести, потому что я была потрясена такой встречей. – И губернатор Вас поздравил, и, конечно, Вы ощутили в очередной раз любовь смолян. Как только Вас здесь у нас не называют – и символом фестиваля, и талисманом фестиваля, и душой, и ангелом-хранителем. И это вполне закономерно, потому что из 60-ти фестивалей в 42-х Вы принимали участие – открывали, закрывали, выступали на разных площадках. Но, Жанна Григорьевна, что я должен Вам сказать: при всём при том, о Вас смоляне знают очень мало. Поэтому я хочу сегодня частично восполнить этот пробел. И поговорить с Вами о Вас. И о музыке, конечно, тоже, и о Глинке. Итак, Вы родились в Саратове в 1935 году. – Очень давно. – Отец Ваш – Григорий Осипович Ропский. И у мамы такая фамилия необычная –Письменная. Что за семья была, Жанна Григорьевна? – Папа мой вообще‑то чекист, хотя по специальности он был инженер-электрик. Ну, вот пошел в армию и сменил профессию. А мама окончила в Москве экономический институт, хотя жила в Саратове. Так как отец был на службе, мы ездили по всему Советскому Союзу, но где бы ни были, мама всегда работала. – Когда в Вашу жизнь вошла музыка и почему? – Мы жили тогда в Чите. Для того чтобы ребёнок не болтался на улице, меня определили в музыкальную школу. Учительница у меня была не очень подготовленной. Я даже во втором классе не знала басового ключа. – Я не понимаю, но, вероятно, это очень плохо. – Ну что Вы! Это же вообще первое, что нужно объяснить детям. И поэтому, поскольку я очень увлекалась коньками в ту пору, то очень часто я забывала про музыку, а каталась на катке. А вот позже мне очень повезло, потому что кончилась война, и в ансамбль погранвойск приехал замечательный дирижёр по фамилии Жарков, а его жена была учительницей музыки. Это уже для меня был 3 класс. Вот именно она меня влюбила в музыку. Я стала заниматься, мне купили пианино, потому что пошли какие‑то относительные успехи. Я даже помню, что в Доме офицеров на каком‑то празднике я играла, будучи ученицей 4 класса. Ну, а потом папу перевели в Ташкент, я окончила в то время 6 классов музыкальной школы, и мой папа хотел, чтобы я стала врачом и только врачом, никакой другой специальности мне не нужно. Но я уже довольно прилично овладела фортепиано и, естественно, не могла уже расстаться с музыкой. Окончила музыкальную школу. И вот тут моя мама мне помогла. Она настояла на том, чтобы я стала всё-таки музыкантом. Я с отличием окончила училище, поступила без экзаменов в консерваторию. А потом у меня появилась мечта. Дело в том, что к нам из Москвы в Ташкент очень часто приезжали музыковеды, и вот мне очень нравился Гурген Назарьян. Такой замечательный музыковед, замечательный человек, он читал лекции. И вот я решила, что стану музыковедом-лектором. Но, Вы знаете, при этом я картавила, и это было бы так смешно – картавый лектор. Я пошла к логопеду. В течение 5 или 6 месяцев я занималась, и ушло совершенно всё. Стала говорить нормально, и меня пригласили на открывавшееся телевидение в Ташкенте. Я была обозревателем культурной жизни Ташкента и в консерватории вела все концерты. – Это конец 50-х, начало 60-х? – Да. А дальше судьба делает крутой поворот. Я всегда отдыхала с родителями, а тут папа перед 5 курсом решил, что я поеду одна в Сочи. И там, в Сочи, на корабле я познакомилась со своим мужем. И этот курортный роман, который длился всего 11 дней, превратился в 46 лет совместной жизни. Окончив консерваторию, я, естественно, переехала к нему в Москву. – Жанна Григорьевна, давайте мы об этой профессии поговорим – такой малоизвестной и прекрасной – музыковед. Вот Вас называют выдающимся российским музыковедом, а в Вашем понимании хороший музыковед – это кто? – Хороший музыковед – это соединение нескольких качеств. Во-первых, он должен быть образован. Причем, он должен быть не только образован в сфере музыки, он должен прекрасно знать историю, он должен знать все виды искусства, абсолютно все. И, конечно, музыковеду необходимо обладать одним качеством: он должен уметь заставить себя слушать. То есть в нём должен быть немножко и артист. Потому что если этого нет, то публика не будет тебя слушать. – Музыковед должен быть музыкантом? – Обязательно. – Разве недостаточно просто знать историю музыки, историю конкретной оперы, например? – Нет. Я же рассказываю о музыке. Допустим, вот здесь у вас была «Шахерезада». Я рассказываю, как развивается действие. Я должна знать, где, какой инструмент ведёт какую партию, как рождаются основные образы. Я должна быть обязательно музыкантом. И я, кстати, готовясь к лекции (ну, сейчас, слава Богу, у нас очень хорошая техника), я обязательно ставлю диски. И хотя я знаю произведение досконально, точно знаю, где, какой инструмент вступает, я всё равно слушаю, чтобы настроиться на эту музыку, и свой настрой передать публике. Понимаете, много раз слушаю одно и то же произведение. – Я заметил, что всё-таки в этой профессии больше женщин. Была Раиса Глезер, она, кстати, первой в 58-ом году открывала Глинковскую декаду – тогда это назвалась декада. Фестиваль начался с 67‑го года. Горохова, Петрова, Виноградова. – Да, Светлана Виноградова. Она до сих пор работает, хотя она на 10 лет старше меня. – Я её по телевидению видел много раз. – Да, она, конечно, явление. Просто редкое. – То есть, это женская профессия. – Да нет. Я бы не сказала. Вот, например, Святослав Бэлза, которого я очень уважала, по-человечески к нему очень трогательно относилась. Он замечательный человек был. Он вообще был литературовед по образованию, но его отец был выдающийся музыковед Игорь Бэлза. И он рос в атмосфере музыки, он никогда о музыке не говорил, но он это всё так пропускал через себя… Вот он не будет рассказывать детали той же «Шахерезады», допустим, или детали какой‑то симфонии Чайковского. Это я буду рассказывать, потому что это моя профессия. Но он умел заставить себя слушать. И я вообще считаю, что это самое яркое явление в сфере искусства у нас на телевидении. – Ну, если заглянуть в историю, то можно вспомнить, что был Иван Соллертинский. – Ну, Соллертинский – это вообще уникальный талант. – Хорошо, Жанна Григорьевна. Это умирающая профессия? – Нет. Она не может умереть, потому что… Вот, например, сейчас, к сожалению, мы меньше стали работать в школах. Почему? Потому что не разрешают дополнительные сборы никакие в школах, а ведь артисты бесплатно не могут выступать, им же надо жить на что‑то, это же их работа, но у нас в филармонии очень много концертов для детей. Я уже не веду детские концерты, но у меня всегда полные залы, особенно, когда идет мой любимый цикл «Живопись, музыка, жизнь». И я понимаю почему – потому что людям хочется знать, а времени не хватает. Они сами не могут это всё прочесть. Понимаете? – А тут и живопись, и музыка… – Тут я рассказываю о живописи, о музыке, об истории. Вы знаете, у нас 1800 мест в зале имени Чайковского, и билеты, 1800 абонементов, продаются в 2-3 дня. Когда мне в этом году позвонили и сказали, что 500 абонементов было продано уже в первую ночь, я сказала: «Как?! Вы что, ночью торгуете?» «Нет, – говорят, – по интернету». Вот сидят полные залы. И Вы знаете, вот тут меня всегда дочка ругает, я даже иногда злоупотребляю временем публики, потому что мне нужно рассказать о художнике, что‑то интересное из его жизни обязательно рассказать, раскрыть его личность и, самое главное, показать картины основные и рассказать о них, объяснив где, что, отчего, почему, как развивается художник, в какое время он писал эту картину. Бывает иногда, что я говорю по 50 минут, а вот о Ван Гоге я говорила час пять минут, причём, Вы знаете, что меня смущало? Зал сидел так тихо, они даже друг с другом не обменивались впечатлениями. Вот полный зал и замершая публика, и я теряю ощущение времени – это ужас, понимаете. – Нет, ну это всё объяснимо. Вас можно слушать бесконечно. Другое дело, вот есть Вы, есть Виноградова, есть, вероятно, другие, но смена‑то где? – Она есть. У меня вот работает с детьми очень удачная моя ученица Наташа Панасюк. И вторая коллега, которая замечательный музыковед, она работает с президентским оркестром – Лена Зайцева. – Жанна Григорьевна, Вы встречались с огромным количеством великих музыкантов, певцов. – Почти со всеми. – Кто произвёл на Вас самое сильное впечатление? – Вы знаете, у каждого из певцов, с которыми я встречалась, было что‑то своё. И я, например, очень любила Архипову. Она была необычайно интересным человеком. У неё великолепная школа, великолепный голос, и она мастер была своего дела. Но я очень любила и Елену Образцову тоже. – Мне посчастливилось с Ириной Константиновной встречаться здесь, в Смоленске. Она же была долгое время председателем конкурса молодых певцов имени Глинки. Когда я спросил у Дмитрия Хворостовского, кого из ныне живущих Вы можете назвать великим, он назвал только одно имя – Ирина Архипова. Тогда она ещё была жива. А у Ирины Константиновны я спросил про Галину Вишневскую, не буду здесь воспроизводить её оценки. – У них были очень неоднозначные отношения… -Да, так вот я к чему это. Знаете, у Дмитрия Кедрина есть стихотворение, которое начинается так: «У поэтов есть такой обычай – в круг сойдясь, оплёвывать друг друга». У музыкантов ведь это явление тоже существует. Известно, что Глинка и Листа критиковал, и «Дон Жуана» Моцарта, а Чайковский Глинку называл дилетантом… – И при этом очень высоко его ценил. – Ну, а уж о современных и говорить не приходится… – Вы знаете, поскольку я не люблю поддерживать подобные разговоры, то я с этим никогда не сталкивалась. Я знаю, кто, как к кому относится, но при мне никогда никто из музыкантов плохо о другом не говорил. Почему? Потому что, во-первых, все знают, что я со всеми работаю, а во-вторых, у меня есть вот одна черта характера… Как Вам объяснить? Вот, например, я терпеть не могу Вагнера как личность, но когда я читаю лекцию о Вагнере, ни один слушатель не скажет, что я его не люблю. Я всегда влюбляюсь в то, что я в этот момент делаю. – Жанна Григорьевна, а у Глинки какое у Вас любимое произведение? – Я, пожалуй, не отвечу, потому что считаю, что всё, что делал Глинка, он делал гениально. Первая драматическая опера, построенная на конфликтах, психологических конфликтах – «Иван Сусанин». Первая эпическая опера, в которой каждая сцена абсолютный шедевр – это «Руслан и Людмила». «Испанские увертюры». Я вообще Испанию обожаю. Так вот, арагонскую хоту в Испании танцуют всюду по-разному, но они считают Глинку самым гениальным творцом хоты, потому что у него такой оркестр, что красота просто необыкновенная. Я не знаю ни одного романса Глинки, который бы мне не нравился. Глинка для меня вообще… Даже слов не хватает, понимаете? Глинка – это вот та глыба, тот фундамент, на котором выросла вся русская школа. Не будь Глинки, был бы кто‑нибудь другой, но и школа была бы другой. – Владимир Федосеев – главный дирижер симфонического оркестра имени Чайковского. Вот что он говорил в 2004 году, когда отмечалось 200-летие Глинки: «Для меня фактическое умолчание Глинки очень печально. Об этом фестивале говорят очень мало, о Глинке говорят очень мало. Его, положа руку на сердце, вообще нигде сегодня не играют». – Неправда, у меня в этом году был Глинка. «Испанские увертюры» – обе. – Я тоже хочу поспорить, потому что год назад вот на Вашем месте сидел Фабио Мастранджело, тоже известный дирижер, Вы его, конечно, знаете. Так вот, он в Петербурге проводит фестиваль «Опера всем». И первый фестиваль открывался «Иваном Сусаниным»… Но, тем не менее, эти слова, наверное, имеют все-таки основание. – Вы знаете, Глинку, так же как и Моцарта, очень трудно играть. У него настолько ювелирно выписана партитура, что надо обладать настоящим, профессиональным мастерством, чтобы всё это сыграть, и дирижеры боятся играть Глинку. А если он уже звучит, то публика принимает прекрасно. Ну, а романсы Глинки поют все. А вот то, что сейчас не ставят у нас в Большом театре русских опер… Я даже рассердилась, когда директору театра вручили орден. Ну, не заслуживает он ордена, если там ни одной русской оперы толковой нет. – Было время, когда Большой театр каждый год открывал сезон «Иваном Сусаниным». – Конечно. Ну, а спектакль «Руслан и Людмила» они поставили так похабно! Сейчас ведь такая тенденция – все режиссеры придумывают невероятную концепцию. Но новаторство хорошо, когда оно развивает традиции, а когда ты вдруг на пустом месте придумываешь то, чего не было… Ведь автор жил в определённое время, в определённых условиях, в определённой стране, и люди должны это понимать, а не придумывать Бог знает что. Там половина голых дам было на сцене, неприлично всё это было. Причём, сняли же спектакль сразу после премьеры. – С этим очень боролась, царство ей небесное, Елена Васильева Образцова. И Михаил Плетнев говорил о том, что он никогда не соглашается дирижировать, если режиссёр придумывает нечто этакое, ну, например, Отелло ходит в кожанке с маузером и так далее. К сожалению, это явление распространяется всё больше и больше, особенно на Западе. Если Вы заметили, Владимир Федосеев произнес ещё и такую фразу: «О фестивале знают мало». И Фабио Мастранджело тогда признался, что, когда его позвали в Смоленск, он сказал: «Я не знаю этого фестиваля». И только потом в интернете он прочитал, что, оказывается, фестивалю уже 59 лет. Я не знаю, кого упрекать, Жанна Григорьевна? Кого упрекать в том, что о Глинковском фестивале не знают? – Я считаю, что надо упрекать нашу прессу и наше телевидение. Вот они проходят мимо этого фестиваля. Я не знаю, почему. Я не знаю, я не могу понять, сколько ни пыталась. Ничего невозможно пробить. Вот как будто бы стена, какой‑то заговор молчания. – Даже на канале «Культура». – Один-единственный раз, когда был юбилей, 200-летие Глинки, в газете «Культура» я впервые прочла (даже сохранила эту газету), что самый лучший фестиваль был в Смоленске, и лучше всего юбилей отметили в Смоленске. Это был единственный раз, когда упомянули о фестивале в нашей центральной прессе. – У нас вот есть и кинофестиваль «Золотой Феникс». Это тоже уникальное явление и тоже, знаете, какой‑то заговор молчания. Что происходит? Так обидно за Смоленск. Обидно и за нас, и за Вас, и за всех смоленских любителей музыки. – За нас‑то ладно. Понимаете, обидно за Глинку, вот больше всего обидно за Глинку и за смолян. Потому что вы всё-таки поддерживаете определенный стиль и дух фестиваля, это замечательно, и вы гордитесь тем, что у вас такой фестиваль. А вот это молчание я не могу понять. Причём, ведь я очень часто приглашала сюда корреспондентов. На фестиваль билеты – пожалуйста. Мне говорили: «Да, мы приедем», и никто не приезжал. – Ну и Бог с ними, Жанна Григорьевна. Вы есть у нас, мы есть у Вас. Фестиваль живёт. Вот Вы говорили о преподавателе, который Вас влюбил в музыку, а я хочу зачитать одно из многочисленных свидетельств слушателей. Вот что одна смолянка пишет: «Жанна Дозорцева заразила меня своей всепоглощающей любовью к музыке. Она открыла для меня мир чарующих звуков, возвышенных мыслей, красоты и гармонии». – Очень приятно слышать. – И таких отзывов тысячи и тысячи за все эти годы, поэтому Вам спасибо большое. Знаете, как Баян в «Руслане и Людмиле» поёт: «За благом вслед идут печали… – …печаль же радости залог». – Да, так что я хочу пожелать Вам всё-таки побольше радостей, а если печалей, то совсем небольших. И, конечно, мы всегда Вас ждём на фестивале. Мы Вас безмерно любим. И в дни 60‑го фестиваля Вы прекрасно это почувствовали в очередной раз. – Спасибо Вам большое.