Мы не умеем горевать?

У кого‑то кто‑то умер. Или не у кого‑то (хотя всё равно у кого‑то), а «мы все осиротели», если это, допустим, известный артист. Надо что-что сказать и сделать по этому поводу, но что и как? Неизменное «держись», сопровождаемое крепким стискиванием за плечи, «держаться» мало помогает. Ободряющие слова звучат фальшиво. Казенная скорбь некрологов никого не трогает. По всем признакам у нас нет культуры выхода из трагических положений, одоления несчастий, проживания траура. Мы не умеем горевать? Обсудим тему с кандидатом психологических наук, доцентом Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» Еленой Станковской.

Горе – это интимный процесс, и он у людей протекает по-разному

– Какие слова Вы стараетесь подбирать, когда надо выразить сочувствие, утешить, поддержать человека в его горе? – Обычно я говорю, что происшедшее действительно очень печально, мне жаль, что это случилось. Дальнейшие слова зависят от того, какие у меня отношения с человеком. Иногда я спрашиваю: как ты себя чувствуешь, могу ли я чем‑то тебе помочь? Бывает, задаю вопрос: что для тебя сейчас самое тяжелое? И человек начинает рассказывать, что именно с ним сейчас происходит. Утрата всегда очень конкретна и индивидуальна. Подчас у человека умирает близкий родственник, но это не переживается как серьезная утрата, а случается и наоборот: уход из жизни, например, любимого артиста вызывает душевное потрясение. – В том, как выражается соболезнование, тоже нужна мера? – Да. Громогласные причитания, преувеличенная скорбь нередко выглядят фальшиво. Соболезнования должны быть соразмерны человеку и его переживанию. Если утешающий находится в большей истерике, нежели тот, кто нуждается в утешении, то это производит странное впечатление, а главное – отвлекает объятого горем человека от его чувств и переживаний. В таких случаях сдержанность более уместна. Я обычно «нормирую» любые переживания горя. То есть своим клиентам рассказываю, что горе – это интимный процесс, и он у людей протекает по-разному. Например, встречаются люди, которые, теряя родителей, переживают это как облегчение. Потому что отношения с этими родителями были невыносимыми. Беседуя с такими людьми в момент утраты, я говорю им, что чувство облегчения, освобождения, которое они сейчас испытывают, – нормальное, естественное чувство, и не надо его стесняться. Если отношения были запредельно мучительны, а перспектива пугающей, то чего уж тут убиваться. У одной моей клиентки отец страшно пил, и она боялась, что однажды он сляжет и станет для нее тяжелой обузой. И когда отец внезапно скончался, то значительная доля переживаний моей клиентки могла быть названа словом «облегчение». Родственники называли ее бесчувственной. Но облегчение здесь очень понятное чувство. Оно адекватно тем отношениям, которые у этой женщины были с отцом при его жизни. И мое соболезнование ей выражалось примерно такими словами: «Мне жаль, что твой отец умер, и мне жаль, что у вас были такие отношения с ним. Тем не менее я понимаю, что ты сейчас переживаешь облегчение, и могу разделить это чувство с тобой». Обвинять такого человека в бесчувствии, чем сладострастно занимаются родственники и соседи, – это ханжество и лицемерие.

Слезами горю поможешь

– Считается, что человека, переживающего утрату, нужно обязательно отвлечь от горьких чувств и мыслей, переключить на что‑то позитивное. Мальчик потерял родителей, его сдали в приют, директриса говорит: «Не горюй, завтра пойдем с тобой в цирк, там акробаты и клоуны, тебе понравится». – Это абсурд, дикость. Обычно родственники боятся, что ребенок может не выдержать непосильной для детской психики эмоциональной нагрузки и поэтому, мол, нужно его «отвлечь», «переключить», придумать какое‑то защитное поведение. С одной стороны – да, постоянно находиться в горе тяжело, надо как‑то выкарабкиваться из него. С другой – не стоит доходить до абсурда в способах «отвлечения» и «переключения». Здесь нет универсальной, единственно правильной траектории поведения. Правильная траектория выстраивается из конкретных переживаний конкретного человека. Ребенок плачет, ребенку плохо, надо что‑то ему предложить, но так, чтобы его действия, особенно на первых порах, не заслоняли от чувств, а помогали их выдерживать, давали энергию для переработки тяжелых эмоций. – Мне кажется, у нас нет культуры переживания горя. Ослепшему от слез человеку говорят, стиснув его за плечи: «Держись, не плачь!». Но почему не дать волю слезам? Почему не погрузиться в отчаяние? Почему, черт возьми, надо «держаться», когда наша традиция переживания утраты как раз в том веками и состояла, чтобы дать человеку максимально «расстроиться», чему помогали профессиональные плакальщицы и незыблемый ритуал? – Абсолютно с Вами согласна, не надо мешать человеку, которого постигло несчастье, плакать в полный голос. Невыплаканное горе, неоплаканная утрата могут потом привести к депрессии. Говоря научным языком, проживание горя заключается в том, чтобы обработать утрату каких‑то ценностей и прийти к новым отношениям с этими ценностями. Один из моих учителей в области психологии приводит такой образ: когда происходит утрата, у нас образуется «бочка» слез по этому поводу. Слезы – наш способ пережить разрыв связи с некой ценностью и какое‑то время оставаться соединенным с ней. Вы можете отплакать быстро, и тогда «бочка» опорожнится и перестанет Вас отягощать. Вы можете плакать «по чуть-чуть» и тогда какое‑то время будете с этой «бочкой» ходить. Вы можете вообще не плакать, но тогда к этой «бочке» Вы будете прикованы, Вам придется тягать ее. – Пережить горе – это выстроить свои отношения с упомянутой «бочкой»? – Это выстроить новые отношения с тем, что мы утратили. Утрата – не финальная точка отношений с тем, что нам дорого. Если говорить про смерть, радикальную форму утраты, то это значит, что я не могу физически прийти к этому человеку, не могу потрогать его, не могу услышать его голос вживую. Но это не значит, что мои отношения с ним закончились. Прежняя форма отношений – да, она завершилась. Задача горя – найти новую форму для этих отношений. В психотерапии есть две метафоры по поводу того, что значит правильно горевать. Одна метафора – сказать «прощай». Она была популярна долгое время, когда психотерапевты побуждали своих клиентов попрощаться с ушедшим, осознать, что отношения закончились, и жить себе дальше. Но в большинстве случаев это не работает. А для случаев осложненного переживания горя эта стратегия совсем плоха. В 90-х годах Майкл Вайт, австралийский нарративный психолог-практик, написал статью «Снова сказать «здравствуй». Его идея о правильном сопровождении людей в процессе горевания заключается в том, что не надо побуждать их говорить ушедшему «прощай», наоборот, следует снова сказать ему «здравствуй» и таким образом открыть новую форму отношений с ним. С одной клиенткой мы обсуждали уход ее отца. Она очень тяжело его переживала. И мы стали размышлять, какую жизнь отец хотел бы для нее, как бы порадовался ее нынешним успехам и достижениям. Вот это и означает снова сказать «здравствуй». – Но горе – это не обязательно потеря близкого человека. Можно потерять здоровье, работу, деньги, да мало ли событий, переживаемых как большое несчастье. – Да, феноменология утраты гораздо шире, чем смерть. Утраты происходят постоянно. А горе – это процесс переживания утраты. Здесь я обычно опираюсь на несколько вопросов. Я всегда исследую, что, собственно, человек утратил. Потому что любую потерю нужно оплакать соразмерно тому, насколько эта потеря весома. – И что изменится от того, что потеря будет оплакана? Сказано ведь: «Слезами горю не поможешь». – Это расхожее заблуждение. Слезы именно что помогают. Они помогают человеку выразить свои чувства, освобождают от загнанных внутрь негативных эмоций, облегчают душевную боль. Одна из моих задач как психотерапевта – помочь человеку повернуться к своей боли, обнять ее. Когда приходят слезы, у боли появляется дно. Плакать можно и нужно. Слезами горю поможешь. – От горя надо защищаться? – В горе надо себя поддерживать. Потому что горе – энергоемкий процесс. Подчас страдание так велико, что человеку не хочется ни пить, ни есть – все силы уходят на переживание. Я задаю клиентам простые вопросы. Едят ли они? Как у них со сном? Что для них сейчас было бы хорошо – побыть одному или находиться в окружении людей? И еще всегда стараюсь выяснить, что означает для человека та или иная утрата. Допустим, человек потерял работу. Первый вопрос: что именно ты потерял, потеряв работу? Ты потерял амбиции и самоуважение? Или ты потерял дело, в которое инвестировал средства и десять лет своей жизни? Или ты потерял доверие своей семьи, которая на тебя рассчитывала и которую ты подвел? От ответа на эти вопросы зависит, чем и как можно помочь человеку в его несчастье. – Почему у нас принято стесняться своего горя, даже стыдиться его? – Это действительно так. И это приводит, как правило, к самоизоляции человека, тем самым затрудняя переживание горя. А одна из причин тому – социальная установка на благополучие и преодоление всяческих невзгод. Весь наш двадцатый век прошел в бедах, несчастьях, утратах и призывах, что бы там ни случилось, «стойко пережить» и «гордо вынести». Отсюда всегдашнее стремление не подавать виду, что тебе плохо. Отсюда неиссякаемая популярность глаголов «крепись», «держись», «не унывай». – Что такое культура горя и как она формируется? – Ее формирует традиция. И во многом – религия. Культура горя – это совокупность определенных идей и социальных практик, которые задают человеку некую модель переживания. Тема утраты и тем более смерти – это настолько важная сфера человеческого бытия, что, конечно, культура здесь выработала четкие каноны и ритуалы. Ведь что такое ритуал? Это способ сопроводить человека в его переживании. Похороны, поминки, сорок дней, годовщина – это всё совокупная культура горя. – Вот я как раз о том, что эта культура утрачена. Мы впадаем в растерянность при сообщении о горе, постигшем ближнего, – не знаем, что сказать и что сделать. Прощание с умершим длится пятнадцать минут, строго отмеренных процедурой, а потом все стараются поскорее выпить, и поминки нередко кончаются дракой. Не оттого ли всё это, что в СССР, «стране счастливых людей», горе было фактически под запретом, и сегодня мы не умеем ни по-человечески выразить соболезнование, ни достойно проститься. – К сожалению, это так. Зато мы хорошо умеем стыдить кого‑то за «недостаточное проявление чувств» или, наоборот, обвинять в «выставлении чувств напоказ» – таковое обвинение обычно раздается в адрес европейцев, сотни тысяч которых выходят на центральные улицы, чтобы проститься с жертвами террора. Но мало-помалу мы тоже начинаем сообща переживать траур. Это очень важно – когда тысячи людей собираются вместе, зажигают свечи, таким способом выражая свое несогласие с тем, что у кого‑то была варварски отобрана жизнь. – Горе людей сплачивает или разобщает? – Бывает и так, и так. – Разделенное горе – это полгоря? – Да. Разделенное горе – это встреча и с самим собой, горюющим, и с сопереживающим тебе человеком. – Горе делает душу богаче или опустошает ее? – Я бы сказала, что пережитое горе может углублять и нас самих, и наши отношения с другими людьми. Оно может создавать более точную систему ценностей и приоритетов. Наконец, оно может быть практикой, помогающей нам проявлять сострадание к ближнему в тяжелую для него минуту и дающей нам право надеяться, что в такую же минуту сострадание будет проявлено и к нам.

Визитная карточка

Елена Станковская – кандидат психологических наук, доцент НИУ ВШЭ. Преподает на магистерской программе «Консультативная психология. Персонология». В 2007 году окончила специалитет по клинической психологии МГУ имени Ломоносова. Более 10 лет проходит профессиональную переподготовку в области экзистенциального анализа А. Лэнгле, а также осваивает современный транзактный анализ, параллельно знакомясь с другими направлениями психотерапии. Психолог-консультант. Психотерапию рассматривает как практику, помогающую людям воспринимать происходящее и действовать от «первого лица». Источник вдохновения в профессии находит в диалогах с клиентами и коллегами. Свою задачу как психолог формулирует так: «Помочь людям жить в согласии с собой».

Валерий ВЫЖУТОВИЧ