Палата номер 2016

Может ли отчет с приписками заменить реальную медицину?

Вера Федоренко, районный доктор из маленького амурского городка Завитинска, с горечью делится размышлениями о том, почему в ее профессии всё больше приписок, всё меньше сострадания и внимания к людям.

Лечение «липой»

– Я доктором хотела быть с пяти лет. Самая большая мечта – лечить людей, помогать им. После школы поступила в Амурскую медицинскую академию. Окончив учебу, вернулась в родной Завитинск. Три года отработала участковым терапевтом в Завитинской районной больнице. Год назад уволилась. Сейчас работаю доктором в железнодорожной больнице. Мой приход к вам – это как шаг отчаяния. И надежды, что в нашем здравоохранении будет что‑то меняться, если мы честно сформулируем очевидные проблемы вслух. Я работала на ставку участкового терапевта и по факту на ставку со всеми стимулирующими, ночными и ненормированными получала в районе сорока тысяч рублей в месяц. На ставку положено 1700 человек на участке, по факту у меня было 2300. Плюс ко всему я принимала всё сельское население Завитинского района. Это еще 2,5 тысячи человек. Плюс к этому всему я работала на полставки заместителем главного врача по ГО и ЧС. Это еще куча бумажной работы. Еще я как терапевт принимала всех беременных района. Прием беременных занимает больше времени, это должна быть крайне внимательная работа, не дай бог что‑то пропустить. Писанины целые километры. Еще я осматривала всех призывников районного военкомата. Плюс ко всему у меня было ежемесячно от четырех до семи ночных дежурств и каждый месяц десять экстренных дней. «Экстренный день» – это когда ты не можешь шаг от телефона отойти даже на минуту: в любой момент может поступить звонок и за тобой приедет машина. Вот за всё это я и получала сорок тысяч. Положа руку на сердце, говорю: качественно выполнять такой объем работы невозможно. Мне помогала моя семья и медсестры. В какой‑то степени спасает только то, что лечатся одни и те же пациенты, и ты многих знаешь, и часто идешь по инерции. В таком графике работы я не всегда даже могла дома переночевать. Бывало, спала на кушетке в кабинете. К примеру, написать один акт обследования призывника – это полчаса времени, если ни на секунду не поднимать глаза. В это время под дверью кабинета сидят люди, которые пришли на прием. Электронная очередь? Я вас умоляю! На практике вы попадете ко мне на прием только тогда, когда я напишу все акты, осмотрю всех беременных и температурящих.

«Мы ж тебя жалели!»

У нас про молодежь принято говорить, что мы не хотим работать, а только хотим деньги. Я хочу работать, я люблю и знаю свою работу, люблю своих больных. По факту политика в больнице такая: ты посмел быть недовольным, что‑то попытался сказать… Сейчас мы тебя проверим. Тут у тебя неправильно, тут ты плохо обслужил, а тут на тебя нажаловались. Пытаешься спросить, а почему мне эту жалобу не показали по «горячим следам». В ответ примерно следующее: «Мы тебя жалели, пока ты рот не открыла…» «Вас тут никто не держит» – тех, кто пытается разобраться, возмутиться бессердечием и приписками нашей реальной медицины, тут же превращают в идиотов и некомпетентных. На планерке никто не смеет рот открыть. Я пока сто метров от дома до гаража иду, несколько раз остановлюсь и с каждой бабушкой поговорю. Это же маленький районный городок, почти деревня. Несколько назначений сделаю. Всегда считала, что у меня нет морального права бросить этих больных стариков. Мне руководство упорно внушало, что эти сорок тысяч в месяц за то, что дома не живу, это счастье. Я ночами сидела, разбиралась с историями, кому какое лечение правильнее назначить. Спасибо мужу, он мне помогал. Он у меня будущий врач, заканчивает ординатуру по хирургии. Последней каплей для моего ухода стала следующая история. Заведующая терапевтическим отделением ушла в отпуск, и мне вменили в обязанности исполнять ее работу. Мне сообщают, что недовыполнили план и надо пролечить в дневном стационаре 120 человек. В течение десяти дней мы заложили народ в отделение. Строго по показаниям, хроников же много, пролечиться же люди хотят. Мы их в отделении качественно лечим. Вдруг меня вызывают на ковер и спрашивают: «У тебя на дневном стационаре сколько народу лечится?» «Семьдесят шесть человек», – отвечаю я. «Ты что, головой ударилась? Тебе что, физраствор девать некуда?!» – в привычной манере начинает разговаривать начальство. «Истории болезни пиши, а больных не клади», – говорят мне. «Знаете, я врач, и у меня есть совесть, не могу я «лечить» бумажки вместо людей». С этой фразой я и уволилась. На самом деле нашей районной больнице нужно было сэкономить лекарства и выполнить план. Мы от приписок просто задыхаемся. Как делается нагрузка? Нагрузка – это количество посещений, поданное на оплату ФОМС. Например, я приняла в этом месяце реальных триста человек, из них пришли по два раза и больше сто пятьдесят человек. Еще столько же было с одной явкой. Мне говорят: «Мало, рисуй еще сто пятьдесят человек». «Рисуешь» и получаешь зарплату.

Инсулин за свой счет

Когда я пришла на работу в больницу, было семь терапевтов, сейчас осталось только двое на всю больницу. Все остальные уволились, не выдержали. А население города и района примерно 12 000 человек. Есть еще железнодорожная больница, многие пациенты стали туда уходить, открепляются. Доктор Лилия Колесова – единственный врач-эндокринолог на весь район, только она может выписывать инсулин больным сахарным диабетом. Случай, с которым никак не могу смириться. Женщина 1932 года рождения по фамилии Горбатенко, сегодня она моя пациентка, но за инсулином идет к эндокринологу Колесовой. Лилия Анатольевна ей отвечает: «В этом месяце дам, но чтобы вашей ноги в моем кабинете больше не было». Проходит месяц, инсулинозависимой старушке деваться некуда, она снова идет к доктору Колесовой. Оттуда уходит восвояси. Что делать? Главный врач нашей поликлиники едет в Амурский минздрав, подает заявку, чтобы на эту пациентку выдавали инсулин. Заявку не принимают, потому что начальник отдела лекарственного обеспечения в отпуске. И женщина вынуждена за свои деньги покупать инсулин. А это треть ее пенсии. Она одинокий человек.

Пирожки с бинтами

По бумажкам у нас показательная районная больница. Что стоит за этими бумажками?.. Сегодня больницам предписано заниматься предпринимательской деятельностью, у нас эта деятельность заключается в продаже пирожков. На практике происходит так: автомобиль «скорой», с медсестрой, которая на дому взяла кровь у лежачих больных. На переднем сиденье сидит медсестра в белом халате со стерильным биксом, в котором пробирки с кровью, а в салоне буфетчица с тазами, полными пирожков. По всему городу развозим пирожки с кровью… На скорой помощи «липа» цветет буйным цветом, на бумаге этой самой помощи в разы больше оказывается, чем на самом деле. Фельдшеры «скорой» вынуждены «рисовать» несуществующие вызовы. Больше всего придумывается вызовов так называемой неотложной помощи. Это самый дорогостоящий вид оплаты из бюджета. В смену может приписаться до пятнадцати вызовов неотложной помощи, все мнимые больные берутся из электронной базы данных и на них оформляется это вранье, которое оплачивается потом из кармана налогоплательщика. Бывает, когда больной открывает свою карточку, читает запись о том, что он был на приеме в январе месяце, и удивленно спрашивает: «А когда это я у вас был?» Мы вынуждены не моргнув глазом врать что‑то о «перепутанной карточке и не туда вклеенном листочке». Нам говорят: «Хочешь зарплату – рисуй». Кто виноват: больница или система? Думаю, что, безусловно, под давлением системы виновата больница.

И сирот обманывают…

Диспансеризация. Она нужна для того, чтобы на ранних стадиях выявлять тяжелые заболевания и уменьшать смертность населения. Что происходит по факту? Я участковый терапевт, кто‑то решил, что в месяц я должна посмотреть пятьдесят человек диспансерных больных. А у меня всего подлежащего диспансеризации народа триста человек, но я обязана за год нарисовать шестьсот. Не будет плана – не будет заработной платы. Мне говорят: «Вы что, забыли, как писать?». Берутся карточки, и всё… пишется с потолка. С этого самого «потолка» берутся результаты флюорографии, осмотры гинеколога и данные онкомаркеров. Не дай бог что случится – врач будет отвечать за всё. Ведь приказы отдаются исключительно в устной форме. В районе есть детский приют для сирот, эти обездоленные детки должны проходить диспансеризацию. На практике это происходит так: районная больница заключает фальшивые договоры с «узкими» специалистами: детским гинекологом, детским урологом и детским ортопедом. На самом деле они этих детей никогда не осматривали… Я знаю, что после моего рассказа жизнь у меня в нашем городке станет сложнее. Но молчать дальше не могу. Нестерпимо стыдно и нестерпимо больно. Людей жалко, за каждым словом моим человеческое здоровье и даже жизнь.

От редакции

«Смоленские новости» готовы предоставить газетную площадь смоленским коллегам Веры Федоренко, если они захотят высказаться по обозначенным ею проблемам.