«Талантливые русские, откуда вы беретесь!?»

Эти отчаянно восторженные строчки принадлежат перу патриарха русской поэзии Евгения Александровича Евтушенко. Думается, мэтр поэтического слова так и не дал ответа на поставленный когда‑то самому себе вопрос, хотя написал много. Действительно, почему в суровой и не так чтобы счастливой стране рождается так много исключительно талантливых людей?

Порой их количество превышает допустимую на один квадратный километр норму, и мы, удивительное дело, перестаем их замечать. Прямо как в сказке про шапку-невидимку или в реальной жизненной истории, главный герой которой сегодняшний гость «СН» – художник Всеволод Лисинов. Это имя хорошо известно за пределами Смоленска. Отъехал от родного города на триста с небольшим километров, встретил случайно писателя, драматурга, общественного деятеля Марию Арбатову, представился его жителем и услышал радостное: «Смоленск! Это же Сева Лисинов!». Или, предположим, оказался по случаю в Париже и столкнулся неожиданно с искусствоведом, доктором литературы Брюно Венсандо. Ты ему: «Я – из Смоленска!», а он в ответ: «О, Смоленск, там живет мой друг Всеволод Лисинов!». А дальше – про «эстетизм и мастерство штриха, мощность жирного контура и совершенное изящество рисунка». Про то, что «Всеволод Лисинов – это стиль, это знак великого художника, созидание мира, который все узнают». Его картины, действительно, не только узнают, но и хорошо знают во Франции и Германии, Америке и Индии. В столицах и крупных городах этих стран не только устраивались выставки картин Всеволода Николаевича. Там есть галереи с постоянными экспозициями художника. Что касается Смоленска, в нашем городе имя Всеволода Лисинова громко звучало в начале 90-х, когда чуть-чуть приоткрылись идеологические шлюзы и советский авангард, а так называлось всё, что не соответствовало принципам социалистического реализма, мощным потоком обрушился на одуревшего от «цензурных харчей» зрителя. Потом стало спокойнее. Сейчас – тишина. Зато увидел свет альбом репродукций самых известных произведений художника – роскошное издание, приуроченное к юбилею. – Всеволод Николаевич, прежде всего, позвольте поздравить Вас с замечательным альбомом, пока первым, но, будем надеяться, не единственным. Немножечко представляя, сколько всего Вами создано, догадываюсь, что в книгу вошло далеко не всё. По какому принципу отбирались работы? – Мы его всей семьей составляли, хотелось, чтобы были представлены все стили, и альбом стал как бы итогом моей творческой жизни. – Сева, мы с тобой знакомы столько, сколько не живут. Давай на «ты», а то я сбиваюсь с нужной ноты. Так вот, знаешь, о чем я вдруг подумала? Хорошо бы устроить презентацию альбома и сделать это на персональной выставке – так, чтобы это событие стало праздником для смолян, среди которых, уверена, много поклонников художника Всеволода Лисинова. – У меня есть друг француз, доктор литературы, в свое время он был дипломатом в Армении, так вот он написал письмо нашему Губернатору с подобным предложением. Письмо ушло в Департамент культуры, оттуда – в Культурно-выставочный центр им. Тенишевых. Нужно отдать им должное – позвонили и предложили сделать выставку. На что я ответил: «С удовольствием, но у меня ничего нет, ни рамок, ни стекол… Вдобавок, все мои последние работы сделаны на компьютере. Это значит, их надо напечатать и оформить, на что потребуются немалые деньги, которых у меня нет». У Центра тоже денег не оказалось, а потому вопрос отпал сам собой. – А кто помог издать альбом? Такая красивая книжка – дело весьма затратное, а для художника, стабильного дохода не имеющего, вообще неподъемное. – Серьезные разговоры об издании альбома «Уходящий Смоленск» шли в Департаменте культуры. Обещали включить в план мероприятий к юбилею Смоленска. Но потом стали меняться руководители Департамента, и обещание, естественно, было забыто. Как и мой юбилей. Помогли родные и друзья. Это был их подарок к моему семидесятилетию. Напечатал книгу Смоленский полиграфкомбинат, по-моему, сделал это очень хорошо. Во всяком случае, и в Америке, и во Франции, и в Германии, везде, куда я ее друзьям отправил, она произвела большое впечатление. – Сева, Вы ведь художник с мировым именем. Достаточно долго работали в Европе и Америке, где Вас принимали с распростертыми объятьями. Наверное, была возможность остаться? – Была. Но, понимаешь, я не смог бы интегрироваться в ту жизнь. Чтобы жить в Америке, нужно полностью переделать себя на американский лад, а я – русский художник. Сюжеты всех моих картин связаны с моей биографией. Живу в Смоленске – пишу Смоленск, работал в подвале – писал подвал. Хотя по происхождению я человек больше восточный. Грузино-армянский по линии отца, с украинскими корнями по маме, в роду которой был и известный писатель Павел Иванович Мельников-Печерский. Мама воспитывала меня в русской культуре, и я себя переделать не смогу. Два моих знакомых художника уехали. И что? Один покончил с собой в Германии, второй – в Америке. Не смогли там себя найти. Думаю, деятелям науки проще. Наука – вещь международная. Искусство – очень национально. – Но ведь ты – единственный из смолян, кто не просто выставлялся, но был востребован. Более того, они тебя, судя по рецензиям, причисляют к великим мастерам! – Это слишком громко сказано. В Соединенных Штатах я работал по приглашению частной галереи и делал то, что я хотел. Но если бы я там жил постоянно, то галерея диктовала бы мне свои условия. А я так не могу. Я могу делать только то, что хочу и как понимаю. Для меня лучше в бедности жить, но себе не изменять. Когда учился на худ­графе в Витебске, понимал, что учат меня не тому. Все мои сокурсники старались точненько повторять вслед за учителем, а у меня не получалось. Внезапно умер мой отец, и мне пришлось взять академический отпуск. Я был предоставлен сам себе и стал рисовать то, что хочу. Мое «я», сидевшее где‑то глубоко внутри, стало заявлять о себе. Я читал где‑то, что Пиросмани учился у своего инстинкта, вот и я – так же. В институте меня учили абсолютно чуждым мне академическому рисунку и акварели, а то, что я делал, не совпадало с принципами социалистического реализма, где все работы – одинаковые. Но ведь искусству не это надо! Ему надо, чтоб личности были! – Так‑то оно так, но личности тоже ведь кушать хотят. А, как известно, при социализме «кто не работает, тот не ест!». – А я работал. Первым местом моей работы был новополоцкий нефтеперерабатывающий завод. – Художник-оформитель? – Да ты что? Оператор крекинг – установки самого последнего разряда. Понимаешь, я не могу делать то, что мне не дано. Шрифтами разными писать – не могу, черчение никогда не понимал. До сих пор удивляюсь, как я умудрился окончить педагогический институт? На заводе в образе рабочего меня терпели, ну и ладно. А тут умерла мама. С завода я ушел. Через какое‑то время удалось устроиться рабочим сцены во Дворец культуры нефтяников. Меня почему‑то постоянно оттуда хотели выгнать, но тут появился странный человек – преподаватель бальных танцев – и попросил расписать стену в танцклассе, причем, в стиле французского королевского балета XVIII века. За четыре дня я сделал эту фреску. Наверное, получилась хорошо, потому что даже иностранцев водили смотреть. Она, кстати, есть в этой книге. Но потом фреску уничтожили как несоответствующую духу соцреализма, а из Дворца культуры мне пришлось уволиться. А потом и из смоленского театра кукол, где работал художником, пришлось уволиться. Устроиться на работу в Новополоцке не получилось, а мой старинный друг Александр Морозов к той поре перебрался в Смоленск. Совершенно случайно он узнал, что местному кукольному театру требуется художник. Я приехал, встретился с директором театра, и меня взяли художником-постановщиком. Но потом и оттуда пришлось уволиться. Я почему‑то не нравился начальнику управления культуры, да и местные режиссеры меня «не принимали». Ленинградский режиссер приезжает на постановку – всё отлично, получается красивый спектакль, а смоленские – не понимали, не давали делать так, как я видел. Что делать? Пришлось уйти. Остался без работы, не знал, куда себя деть, пока не устроился в книготорг, откуда меня тоже благополучно «выперли». К этому времени я стал активным участником московских «квартирных» выставок, устроительница которых Светлана Дарсалия эмигрировала в Америку, а на меня пришло письмо с Лубянки. Так я стал слесарем-обходчиком, и появилась серия «Подвал». – Благодаря которой тебя благополучно окрестили «нон-конформистом и певцом андеграунда». Впрочем, в ту пору это было даже лестно. – Просто всё, что я делал, было – вопреки. Об участии в выставках с местными художниками не могло быть и речи. В то время, это 1984-1987 годы, выставлялся только в Ленинграде, в Товариществе экспериментального изобразительного искусства. Сейчас это Арт-центр «Пушкинская, 10». В Смоленске в Дом художника на групповую выставку меня пригласили впервые в 1993 году, повесили работу в очень невыигрышном месте, на лестнице, но ее заметили немцы. И купили. А вторая выставочная работа, называется «Семейный портрет», сейчас во Франции. Тоже висела не на «выгодном» месте, а вот заметили французы и купили. Несколько моих работ закупил музей-заповедник. Но когда картинная галерея переехала в новое здание на Коммунистической, их спрятали в запасник, потому что картины очень яркие, «забивают» работы других художников. Нужен отдельный зал, а его нет. – Когда в начале 90-х в Смоленске устраивались фестивали авангардного искусства, а потом семинары молодых драматургов России, у тебя ведь проходили персональные выставки в рамках этих событий? – Тогда меня и заметила Мария Арбатова, с которой мы потом подружились. Она написала большую статью «Затворник из Смоленска» в «Общую газету». Что касается выставочной деятельности, то, лет тому несколько, поступило предложение по выставке от музея-заповедника. У них образовалось «окно» между плановыми выставками, и они решили заполнить его мной. Это было в 2001 году. До этого в 1994 году была персональная выставка во флигеле музея. В 2004 году в Арт-центре «Пушкинская,10» состоялась моя персональная выставка «Смоленск и его обитатели». За нее я даже был награжден Дипломом. Очень благодарен владельцам бывшей частной галереи «Сорок квадратов», устроивших мою выставку «Уходящий Смоленск». Это было давно, в 2009 году, и с тех пор – тишина. – Почему тишина? А питерский Арт-центр «Пушкинская, 10»? – Да, они приглашают меня каждый год, но дорого стоит поездка. – Художнику необходимо выставляться. Его работы люди должны видеть, иначе – зачем? – Вот и Светлана «американская» говорит: «Надо выставляться!». А как выставляться? Я работаю сейчас исключительно на компьютере. Работа на нем дает колоссальные возможности, я могу потрясающие вещи делать! Но ведь потом их надо напечатать, и хорошо напечатать! А это, как ты понимаешь, удовольствие не из дешевых. – А почему ты перешел на компьютер? Все-таки, холст, масло – в этом есть и поэзия, и романтика. – Нужны большие деньги. Хороший холст, краски, подрамники – это всё безумно дорого. А потом, куда складывать? Мастерской нет. Все работы у меня в свернутом виде хранятся, подрамники пришлось снять, много места занимают. Поэтому компьютер для меня – то, что надо. Старые мои работы перед новыми проигрывают, и прежде всего, в цвете. Я никогда не мог найти нужные мне краски. Они все какие‑то тухлые. Или это только у нас такие продают? А компьютер любые цвета способен создать. И хранить проще. Компьютер – это потрясаюшие возможности! Все-таки мы живем в XXI веке. – А сюжеты где берешь? Фотоаппаратом ловишь момент? – Фотографирую я только пейзаж. Всё остальное – придумываю. Есть вещи, которые можно сделать только на компьютере. Но всё это – вопреки. Плюс одиночество «влюбило» в компьютер. У меня очень мало общения, близких друзей нет. Но это хорошо – не отвлекают. – Много работаешь? – В день – часов шесть. И всё время есть над чем работать. – Тем более обидно, что всё это для «внутреннего» пользования. – Мой французский друг не перестает удивляться тому, что в Смоленске я никому не нужен. На его родине есть специальное учреждение, которое следит за талантами. Выискивает их по всей стране, а затем «ведет» по жизни, помогает. Где у нас такие учреждения? А всё дело в том, что у нас нет культурной среды. Если в начале 90-х что‑то стало пробиваться, то сейчас всё умерло. Культура на уровне двух притопов – трех прихлопов. Чтобы что‑то другое пробить, нужно постоянно кланяться. Я так не умею. Просто я другой. До того, как стал работать на компьютере, работал дома «на коленке». Порой удивляюсь, как столько смог сделать в таких условиях? Но ведь смог! И при этом постоянно слышал: «Так рисовать нельзя! Нарушаешь!». Видимо, есть некая «провинциальная» ментальность, в основе которой принцип «Как надо, так и делай!». Грустно.

Беседовала Лариса РУСОВА