«Я уже давно не знаю, где профессия, где жизнь»

Как уже писали «СН», с 27 мая по 5 июня в Смоленске проходил 59‑й музыкальный фестиваль имени М.И. Глинки. Его открывал симфонический оркестр города Москвы «Русская филармония», а дирижировал всемирно известный пианист и дирижер, кавалер ордена «Звезда Италии» Фабио Мастранджело. За несколько часов до концерта он принял участие в записи авторской программы Сергея Новикова «Диалоги» (совместный проект газеты «Смоленские новости» и телекомпании «Феникс»). Предлагаем вашему вниманию газетный вариант этой беседы.

– Здравствуйте, Фабио. – Здравствуйте, Сергей. – Я приветствую Вас в программе «Диалоги». Давно слежу за Вашим творчеством – и за концертами по телевидению, и, конечно, за проектом «Большая опера», который транслируется по каналу «Культура», где Вы выступали сначала в роли члена жюри, а потом как дирижер. Так что очень рад видеть Вас «живьем». – Спасибо. Мне тоже очень приятно. – Зная, какой у Вас сумасшедший график, не могу не спросить: как удалось заполучить Вас на фестиваль? Долго уговаривали? – Совсем нет. Директор оркестра «Русская филармония» позвонила мне: «Фабичка, 25‑го концерт в Москве, а если ты свободен, не хочешь ли повторить его уже в Смоленске 27‑го на фестивале имени Глинки?» Я говорю: хорошо. 27‑го подходит, вот уже 28‑го это было бы невозможно. Так что всё сошлось, и я очень рад этому. – Да, но я так подозреваю, Фабио, что Вы не слышали до этого о нашем Глинковском фестивале. – Нет, не слышал. К сожалению, конечно. А после того разговора с директором оркестра залез в интернет и к удивлению своему узнал, что это, оказывается, один из самых престижных фестивалей. – 59‑й уже… – …да, и с такой богатой историей! И можно только поразиться этому и поблагодарить и тех, кто раньше был причастен к фестивалю, и тех, кто сегодня его организовывает. Это прекрасно, как и тот факт, что он носит имя великого Глинки. – Кстати, о Глинке. Он, несомненно, великий, десятки великолепных музыкальных произведений, в том числе оперы «Жизнь за царя» и «Руслан и Людмила». Но если я скажу так: музыка Глинки не востребована на сценах оперных театров мира, она мало волнует и мало интересует дирижеров, режиссеров, музыкантов – это будет правильно? – Я бы так не стал говорить. Может быть, потому, что мне как раз интересна его музыка. Кстати, возможно, Вы знаете, мы проводим в Петербурге такой фестиваль под открытым небом… – …«Опера – всем», я знаю. – Вот-вот. Так самый первый фестиваль «Опера – всем» мы открыли именно оперой Глинки «Жизнь за царя». Нам это показалось абсолютно естественным и необходимым. Именно «Жизнь за царя», а не «Иван Сусанин», как её переименовали в советские времена. Я люблю Глинку, возможно, еще и потому, что это – самый итальянский из всех русских композиторов, он писал практически «белькантизмо», то есть русскую музыку, которая очень похожа на итальянскую. – Ну он ведь и долгое время жил в Италии. – Да. Так что я его музыку очень люблю, она мне близка. Но, Вы правы, в мире по большому счету она не так востребована, как, скажем, музыка Чайковского или Рахманинова, Прокофьева, Шостаковича. Мне кажется, это зря, это неправильно. – Но вот даже у Вас сегодня в программе открытия Глинковского фестиваля нет произведений Глинки. – Вот это на самом деле жалко. Так получилось. Дело в том, что эта программа уже была обкатана в Москве, отрепетирована, сыграна и перекраивать всё на скорую руку – это было бы неправильно, это было бы неуважение к зрителю. Но я был бы очень рад, если бы мы могли вставить хотя бы танцы из «Руслана и Людмилы», которые я часто исполняю, и с удовольствием, они очень красивы, там большое соло флейты. Жаль, конечно. – Я замечу, что фестиваль Глинки проходит у нас каждый год, так что не всё потеряно. – Да, конечно. И на 60‑й фестиваль мы можем приехать и сыграть программу полностью из музыки Глинки. – Ловим на слове. Хорошо. Фабио, давайте немного о Вас. Чтобы сэкономить время, я коротко скажу телезрителям, что Вы родились 27 ноября 1965 года в городе Бари – это 220 километров от Неаполя. Полное Ваше имя Фабио Массимо Джузеппе Мастранджело. – Всё так. – Родились в многодетной семье, небогатой, но рояль тем не менее был, потому что отец – пианист, дед, кстати, был тоже музыкантом, играл на скрипке. И я так понимаю, Фабио, что альтернативы у Вас не было, Вы были обречены на то, чтобы стать музыкантом. Хотя, насколько я знаю, в детстве серьезно интересовались историей. – Очень серьезно, потому что часть нашей семьи была связана с армией, у нас были офицеры в роду, полковники даже. И это меня волновало, привлекало, но уже в 9-10 лет я начал серьезно думать о музыке, и про остальное пришлось забыть. Альтернативы действительно не было с тех пор, как папа понял, что у меня есть способности к музыке. И я очень до сих пор благодарен папе, потому что он фактически мне подарил не просто профессию, а, можно сказать, жизнь. Я уже давно не знаю, где заканчивается профессия, где начинается жизнь, и наоборот. Так всё переплелось. – Я стремлюсь, чтобы каждая моя программа носила не только познавательный, но и прагматический характер. Так вот слушают нас сейчас родители, детям которых 7-8 лет – как и Вашему сыну Стефану, кстати. Фабио, как им, с одной стороны, не просмотреть этот талант и не загубить его – я сейчас говорю о музыке, а с другой стороны, не ломать жизнь ребенка, не заставлять его заниматься этой музыкой, если он не хочет, а главное, не может, но как бы надо, потому что модно? – Мне кажется – если мы говорим о музыке, – в том случае, если родители не музыканты, то надо найти человека, очень хорошо в музыке разбирающегося, – преподавателя, например. Пусть он послушает, посмотрит, и если он скажет «нет», то и не надо. Это грех – заставлять насильно. Значит, есть у ребенка другой талант, ведь не бывает так, чтобы вообще не было никаких способностей. Надо искать этот другой талант, другие способности, и всё будет хорошо. – Главное, в любом случае всё же советоваться со специалистом… – Именно так. Заставлять ради престижа родителей – это недопустимо. Но если есть способности к музыке, о чем скажет тот же преподаватель, то заставлять надо – минимум два часа в день заниматься. Это уже ответственность родителей, потому что никакой ребенок не хочет заниматься, я по себе это знаю. Страшно не хотел, но папа заставлял, были у него скандалы с мамой, которая меня защищала. Но он был прав – только так можно стать музыкантом. – В 9 лет Вы поступили в консерваторию родного города Бари (в Италии можно в таком возрасте поступать) и успешно ее закончили. А директором консерватории был в то время не кто иной, как знаменитый Нино Рота. В России все его знают по музыке к фильмам «Крестный отец», «Ромео и Джульетта», почти ко всем фильмам Феллини. Каким он Вам запомнился? – Это был необыкновенный человек. Очень маленького роста – прямо эльф какой‑то, но такой добрый, такой интеллигентный и очень образованный. Конечно, талант от Бога. Когда он присутствовал в зале или аудитории, это все сразу чувствовали. Не знаю, почему, но вот, видимо, такая энергетика от него исходила, и все смотрели только на него. Знаете, вот сейчас в Италии, думаю, и не только в Италии, директора консерватории сами не прослушивают учеников, это делают профессора, а вот он – Нино Рота – сам прослушивал всех поступающих, в том числе и меня. Каждый год он сам возглавлял комиссии – и на вступительных, и на выпускных экзаменах – и всех слушал. Последнее слово всегда было за ним. Он ко мне благоволил, как‑то отмечал меня, и, конечно, я ему безумно благодарен. Сейчас, выступая в городах России, я часто играю его музыку. – Причем, это не только киномузыка, ведь он писал даже симфонии. – Да, четыре симфонии, четыре фортепианных концерта, два виолончельных концерта. Можно сказать, что он – такая итальянская параллель Прокофьева или Шостаковича, которые тоже писали музыку к фильмам, но были серьезными композиторами. Здесь то же самое. Но, конечно, его музыка, например, к фильму «Крестный отец» имела такой грандиозный всемирный успех, что она затмила другое его творчество, и ему это даже было больно и обидно. – Прежде чем стать композитором, Нино Рота стал прекрасным пианистом. Ваша первая специальность – пианист. Вы догадываетесь, о чем я хочу спросить? – Почему я не сочиняю музыку? Пробовал. Было такое дело в период с 20 до 25 лет, может быть, потому, что я тогда учился у великого Бернстайна, а он был такая многогранная личность – и пианист, и дирижер, и композитор, и лекции читал, – такой эрудит, такое обаяние. Я был очарован им и, конечно, хотел походить на него. Что‑то начал писать, но потом понял, что это совсем другая профессия. Она требует очень много времени и внимания. Я подумал, что раз у меня получается карьера дирижера, то пусть так и будет. А сегодня это уже невозможно. Вообще, быть композитором и дирижером в наше время невероятно сложно, и таких людей очень-очень мало. – Как хорошо, когда человек понимает, что он не может быть композитором, что он, допустим, не может писать стихи, ведь огромная масса людей вокруг искренне уверена в обратном. Вот где для всех беда… – …и для них тоже. – Да, конечно. Раз уж мы заговорили о дирижировании, то я скажу телезрителям, что Вы закончили консерваторию, стали пианистом. Но однажды Вас попросили заменить хорового дирижера. Вы посопротивлялись, но согласились. И оказалось – вот оно, Ваше призвание. – Это, конечно, был стресс. Я же никогда не дирижировал. И вот этот самый дирижер, который опоздал, посмотрел, как я дирижирую, и сказал: слушай, да у тебя талант, тебе надо этим заниматься. Вот так и пошло. – Италия, Канада, приезд на мастер-класс в Санкт-Петербург в 1999 году. Вы влюбились в этот город, в Россию. И вот уже 17 лет здесь живете и даже имеете российское гражданство. – Да, всё правильно. – Сегодня у Вас сверхуспешная дирижерская карьера. Давайте поговорим об этой профессии. Знаете, когда я беседую с артистами, то часто прошу назвать имена тех, кого они считают великими. Как правило, все начинают называть тех, кто уже ушел из жизни. Я уточняю: нет, кого из сегодня живущих Вы можете назвать великим? И вот здесь часто возникает проблема – уходят от ответа или просто игнорируют вопрос. Я хочу у Вас спросить: кого из ныне живущих дирижеров Вы можете назвать великим? – О, я легко отвечу на этот вопрос. Для меня это, безусловно, Юрий Темирканов, конечно, Валерий Гергиев, конечно, Михаил Плетнев, Владимир Спиваков, Геннадий Рождественский, Владимир Федосеев. Россия в этом плане богатая страна. У каждого, кого я назвал, свой специфический талант, они очень интересны, очень разные, и у каждого я что‑то пытался взять. – Вы назвали Гергиева. Я сейчас задам, может быть, не очень удобный вопрос. Вот Гергиев – он, такое впечатление, везде. Везде в России, везде за границей, на бесчисленных фестивалях. Бывает нередко, что он с оркестром утром играет в одном городе, вечером уже в другом. Возникает законный вопрос: можно ли при таком темпе сохранить уровень исполнения? Конечно, не очень искушенная публика, типа меня, благодарна уже за один приезд такого мастера, но вы – специалисты – наверняка и видите, и слышите, что это исполнение не всегда на должном уровне. Играть одинаково хорошо при таком раскладе просто невозможно. Надо ли это делать? – Ну насчет «надо ли», лучше всего ответил бы сам Валерий Абисалович. Наверное, ему надо, раз он делает. Я знаю его очень хорошо и много с ним работал, и ужинали вместе не раз, причем до полчетвертого, полпятого утра. Конечно, у него ритм фантастический. У меня ритм сумасшедший, но если сравнивать, то у него минимум в два раза напряженнее. Я с трудом понимаю, как это можно выдерживать, но хочу сказать, что Валерий Гергиев полностью всегда абсолютно сконцентрирован на том, что он делает в этот момент – дирижирует ли оперой, играет ли концерт или дает интервью, – он всё делает на очень высоком уровне. И это можно только уважать. Таких музыкантов очень мало. Это поистине у-ни-кум, понимаете? У меня вообще складывается впечатление, что у него внутри горит какой‑то невероятный огонь, какая‑то исходит от него особая энергия и сила, которая позволяет всё это делать. У него, конечно, специфическая техника дирижирования, до него я не встречал такой ни у кого. И не всем она понятна, но я понимаю и принимаю в его дирижировании всё на 100 процентов. И оркестр у него очень хороший, такие ребята – мощные музыканты. Но, конечно, и это правда, что бывает усталость, и из десяти концертов один или два могут быть на не очень высоком уровне. Но это для них не очень высоком, понимаете, а другие и такого уровня никогда не покажут. – У Вас тоже, как Вы сказали, сумасшедший ритм. Одно перечисление городов, где Вы работали или художественным руководителем, или главным дирижером, или приглашенным дирижером, займет, наверное, минут десять. Назову только некоторые – Екатеринбург, Нижний Новгород, Новосибирск, Санкт-Петербург, конечно, и даже Якутск. Одно дело выступать везде со своим коллективом, другое – каждый раз приезжать к чужим людям, к чужим взглядам на музыку, к чужому мастерству. Вы сразу можете понять, получится у Вас с этим оркестром или нет? – Довольно быстро. Это дело – от двух до пяти минут. – Не получается, Вы говорите: до свидания? – Нет, конечно. Есть же договоренности, и я должен постараться сделать всё как можно лучше. Знаете, отсутствие взаимопонимания может иметь разные причины. Например, еще до моего приезда случился какой‑то конфликт в коллективе, появилось раздражение или, допустим, зарплату не выдали вовремя, и вот я попадаю в эту струю, хотя в общем‑то ни при чем. А бывает наоборот – зарплату выдали, да еще премию, коллектив на подъеме и всё хорошо (смеется). Но если чисто по музыке нет контакта, то всё гораздо сложнее. Слава Богу, мне пока везет – всё-таки чаще контакт есть, чем его нет. – У нас в Смоленске есть и симфонический оркестр, и оркестр русских народных инструментов. Если бы Вас пригласили, какой бы Вы выбрали? – Симфонический мне, конечно, ближе, но и с оркестром русских народных инструментов было бы интересно поработать. У меня такой опыт был и в Петрозаводске, и в Санкт-Петербурге. – Я не имею полномочий Вас приглашать, это так – к сведению. Фабио, я хочу попросить Вас поделиться впечатлениями еще об одном человеке – о нашей великой певице Елене Образцовой, царство ей небесное. Она возглавляла жюри в «Большой опере», где Вы были дирижером, Вы общались… – Елена Васильевна – это тоже совершенно уникальный человек, в ней соединялись совершенно разные качества. Она могла быть очень смешливой, могла рассказывать острые анекдоты, а через секунду – это уже мэтр, это человек, хорошо знающий себе цену и знающий, как надо петь. – Я помню, что Вы часто даже защищали певцов-конкурсантов от нее… – Да, да. Знаете, есть разные подходы к пению. Кто‑то из дирижеров настаивает на том, чтобы пели только так, как он хочет, а другие, в том числе и я, хотят, чтобы от певца шла интерпретация. У нас есть прекрасно подготовленные музыканты – пианисты, скрипачи, и, представьте, я бы Денису Мацуеву, или Вадиму Репину, или Николаю Луганскому стал бы говорить: нет, нет, давай здесь так будешь фразировать, или вот здесь давай побыстрее, а здесь помедленнее. Он, скорее всего, меня бы послал. Это нельзя. Почему? Потому что они высокие профессионалы, и они имеют право играть так, как они это чувствуют, а мы – дирижеры – должны подстраиваться к их интерпретации. И так же для меня с певцами, особенно когда поется ария. Может, в ансамбле – да, дирижер чуть главнее, а когда ария, ты должен максимально дать свободу солисту. – Елена Васильевна была другого мнения… – Да, но это касалось молодых певцов. И она, конечно, была права: сначала научись, как надо, а потом, когда наберешься мастерства, тогда дирижеры будут под тебя подстраиваться. Сама Елена Васильевна была абсолютно свободна в своих интерпретациях, но она же великая. – Я хочу сейчас привести одну цитату Елены Образцовой. Речь идет о новомодных постановках современных оперных режиссеров. Вот что она в свое время сказала об этом: «Новомодных режиссеров можно только пожалеть в их желании испортить то, что ими не сделано. Я это объясняю их бескультурьем, неграмотностью. Не думаю, что нужно модернизировать оперу. Напиши свою музыку и ставь спектакль, как тебе заблагорассудится. Я не люблю этих режиссеров, даже презираю их. А еще жалею, потому что они Богом обиженные». Такого же мнения Михаил Плетнев. Вы, Фабио, много раз выступали в роли оперного дирижера и тоже видели такие постановки. Где для Вас границы этих режиссерских экспериментов в классической опере? – На мой взгляд, есть оперы, которые нельзя трогать. Это оперы, которые связаны с историей той или иной страны, где фигурируют конкретные исторические личности. «Борис Годунов», «Хованщина», «Тоска» – переводить их на наше время, на нашу действительность просто нельзя. Ты будешь выглядеть как кретин. А есть оперы, где, в рамках разумного, конечно, можно экспериментировать. Та же «Травиата», допустим. Это ведь этюд о человеческих отношениях, а они мало меняются со временем. Тогда – пожалуйста, нет проблем. – Известно, что Италия – самая оперная страна, и тот, кто хочет получить мировое признание, должен очень хорошо петь на итальянском. Кстати, на конкурсе «Большая опера» Вы хоть и мягко, но делали замечания певцам по поводу их итальянского произношения. Но возьмем русские оперы, которые тоже должны петься на языке оригинала. Насколько хорошо итальянские, немецкие певцы поют на русском? Вы прекрасно говорите по-русски, так что можете оценить. – Знаете, есть такой феномен. Очень часто певец на чужом языке поет более понятно, чем на родном, я много раз это наблюдал. Почему? Потому что когда на чужом – он очень сконцентрирован, очень внимателен, всё старается произнести четко, а на своем – расслабляется, и порой слушаешь русских певцов в русской опере и ничего не понимаешь. Тот же феномен и с итальянцами, и с немцами. Но что я хочу сказать – российские певцы как-то особенно в этом смысле талантливы, они прекрасно поют на всех языках, а у итальянских певцов, например, хорошо если из ста найдутся двое, которые прекрасно поют на русском. Это уже много. – У Вас уже 5 лет российское гражданство. Вы как‑то сказали, что Россию не надо стараться понять, её надо просто любить, имея в виду, вероятно, что многое здесь понять просто невозможно. – Это правда. – Тем не менее, что до сих пор Вам у нас трудно понять, принять? – Мне трудно понять, почему так ведут себя русские на дорогах, за рулем (смеется). Особенно девушки. Говорят, не буду утверждать, что это потому, что многие купили права или их им подарили. Даже есть такой анекдот. Гаишник останавливает машину и говорит девушке-водителю: я обязан забрать у Вас права. А она отвечает: всё, что хотите, только не права. Это подарок (смеется). И в Италии правила нарушают, но как‑то ухитряются при этом не мешать другим, а здесь все мешают всем. – Для телезрителей опять же скажу, что Ваша жена – Олеся Тертычная – солистка оркестра Темирканова, она играет на флейте. У Вас есть дочь от первого брака – София, ей 25 лет, и общий с Олесей сын Стефан семи лет. Я читал где‑то, что у него уже открылся талант музыканта. – Да, это есть, он уже играет на рояле, был первый публичный концерт, скоро будет второй. Я, конечно, не такой строгий отец, каким для меня был мой папа. Здесь скорее дедушка – отец жены – выполняет эту роль. Но я очень рад, что есть талант и, главное, что Стефан делает это с легкостью, ему это не трудно, он получает удовольствие. – В этом году Стефан идет в первый класс. – Да. – В привилегированную школу? – Нет-нет. 56-я школа в Санкт-Петербурге. Скажем так, это престижная школа среди совершенно нормальных школ, я не сторонник отдавать детей в какие‑то особые школы. – Я сейчас озвучу информацию, и Вы поймете, почему. – Интересно. – Когда Вы родились, Вашему отцу было 53 года. Вам на сегодняшний момент – 50. – (смеется) А, вот Вы о чем. Да, есть еще надежда. – Спасибо, Фабио, за возможность побеседовать. Возьму на себя смелость, как зритель, сказать, что Смоленск Вас ждет и на 60‑й, и на 61‑й Глинковский фестиваль. Приезжайте. – Спасибо Вам большое. До встречи!