А говорят, незаменимых нет...

В культурно-выставочном центре имени Тенишевых с большим успехом проходит персональная выставка произведений народного художника Российской Федерации, Почетного гражданина города-героя Смоленска, профессора Альберта Георгиевича Сергеева, приуроченная к 90-летию со дня рождения выдающегося скульптора, создателя смоленской школы скульптурной пластики, учителя, воспитавшего плеяду талантливых ваятелей, работы которых сегодня украшают не только музейные собрания и частные коллекции, но также улицы и площади многих городов нашего региона.

О творческой жизни и особенностях авторского подчерка народного художника России Альберта Сергеева написано много, но это всегда была точка зрения исследователей-искусствоведов, людей, как говорится, со стороны. Сегодня об Альберте Георгиевиче рассказывает гость редакции, его младшая дочь Ольга Барановская, скульптор, член Союза художников России. – Ольга Альбертовна, на художественно-графическом факультете Смоленского педагогического института Вы учились у своего отца, народного художника, профессора, человека не просто известного, но знаменитого. Уютно Вам было? – Начнем с того, что для меня это был просто мой папа, и когда я поступала в институт, об этом не думала. Дело в том, что я закончила художественную школу и больше всего меня увлекало именно рисование. Поэтому я пошла получать высшее образование туда, где всё для меня было понятным и почти родным. А с папой-преподавателем я столкнулась почти случайно уже на первом курсе. Мой хороший приятель Саша Парфенов, сегодня это известный скульптор, лауреат многих престижных премий, а тогда студент-старшекурсник, пригласил на факультатив по скульптуре. Я отказалась, потому что на первом курсе занятия по скульптуре ещё не проводились, а кроме того, там преподавал папа. «Ну и что? – ответил Саша. – Этот факультатив – самое интересное, что есть в институте». Взял меня за руку и повел. Пришли. Вижу, папа слегка напрягся. Не ожидал меня увидеть. Потом говорит «раз пришла – лепи». Дал мне рельеф, чтобы я сделала копию, и отправил в подсобное помещение, чтобы не мешала старшим. Когда он увидел мою работу, сказал, что у меня есть способности и их надо развивать. Так я стала заниматься скульптурой. Папа никогда не позволял себе каких‑то поблажек по отношению ко мне. Да и я всячески старалась доказать свою независимость. Предположим, подправляет он мою учебную работу, а я просто становлюсь рядом и начинаю потихонечку его оттирать. Он возмущается – да что же ты меня оттираешь? – Не надо за меня делать работу. Я сама хочу! – Папа был у Вас руководителем дипломной работы? – Да. Он мне и тему предложил – портрет смоленского поэта Николая Ивановича Рыленкова. Папа дружил с ним, хорошо знал его семью. Правда, Николая Ивановича уже не было в живых, но работа понравилась его родным. В свое время этот портрет, выполненный в гипсе, был в литературном музее института. Сейчас о его судьбе ничего не знаю. – А каким Альберт Георгиевич был дома, в семье? – Самым лучшим. За всю жизнь ни разу, никогда он не повысил на меня или сестру голоса. – Я хочу сказать, Ольга Альбертовна, что Альберт Георгиевич был человеком необыкновенным. Его нельзя было не любить. Хорошие у нас скульпторы. Достойных учеников воспитал Альберт Георгиевич. Но таких, как Сергеев, нет. Для меня – Коненков, Микешин, Сергеев. Простите, но мне так кажется. – Мне тоже так кажется. – Во всяком случае, памятник «Советской Гвардии, рожденной под Ельней» – не просто впечатляет. Он, что самое главное, трогает до слез. Это сила и память. Слава и бессмертие. История войны и история страны. Потрясающе. – Мне он тоже очень нравится. – А какая его работа для Вас самая-самая? – Мне многое нравится. Из памятников – это «Гвардия» и «Теркин». А из станковых работ мне нравятся многие скульптуры: «Спортивный этюд», «Бабье лето», «Утро». Мне нравятся и его первые работы «Будёновец», «Николай Островский» и «Поликарпыч». Да почти всё можно перечислять. – А Микеланджело? – Микеланджело – это вообще апофеоз. Там он через образ скульптора изобразил сам себя. И в связи с тем, что в названии присутствует слово «титаны», он задумал, видимо, серию работ, но не успел. Должны были быть и Леонардо, и Рафаэль… Не успел. – Скажите, а сколько по времени у Альберта Георгиевича длился период от задумки до ее окончательного воплощения, т.е. установки? – Дело в том, что каждый памятник забирал у него часть жизни. «Твардовский с Теркиным», например, – это хороших лет двадцать его жизни. И когда конкурс был, и когда финансовые трудности возникли в перестроечное время, и когда про него писали статейки ругательные – это всё, конечно, с большими переживаниями, вплоть до того, что однажды ему сказали в больнице: «А Вы в курсе, что инфаркт перенесли?». Папа очень удивился, так как не знал об этом. Инфаркт он перенес на ногах и даже не заметил. Конечно, всё это даром не проходило. Только с проектом памятника Тенишевым он бился около шести лет. Но не смог его осуществить… После его смерти мы пытались завершить эту его работу, но тоже не получилось. Трудно. Всё идет очень трудно. – А как памятники рождаются? Предположим, «Теркин»? – По поводу «Теркина» – это вообще особый разговор, потому что… Когда папа демобилизовался после войны и службы в армии, у него уже была семья, но не было профессии, потому что на фронт попал в 17 лет. И встал вопрос: куда ему идти? И вот он жене сказал: «Я могу пойти в железнодорожное депо в Вязьме, по стопам отца, но хотел бы учиться». И мама сказала: «Иди, учись». И вот он учился одиннадцать лет в Ленинграде, сначала в художественном училище, а затем в Академии художеств. Они снимали чердаки, подвалы, кто‑то «углы» им сдавал. Мама работала медсестрой на две ставки, еще дежурства подхватывала, а папа учился. Так что можно считать, она его выучила. Папа рассказывал, что когда он поступал в училище на живописное отделение, случайно так получилось, что такой же фронтовик поступал вместе с ним. Они сблизились – оба в форме, оба фронтовики, по возрасту старше всех. И тот фронтовик говорит, что пойдет на «скульптуру». И попросил отца сходить с ним на экзамен, вдвоем не так страшно. Они пошли, и вот там‑то папа впервые взял в руки глину. До этого он даже не представлял, что это такое. Стоит, мнёт. Подходит преподаватель и говорит: «Вы делайте то, что Вы хорошо знаете». И первой работой, экзаменационной, которую папа сделал, был «Солдат, поднимающийся в атаку». Причем очень быстро сделал. Преподаватель подошел, посмотрел и сказал: лепите еще что‑нибудь. А что лепить? И слепил папа Теркина. Сидит Теркин на пенечке, сворачивает самокрутку. И вот этот образ пошел с ним по жизни. – А почему памятник установили именно там, где установили, в сквере, напротив гостиницы «Смоленск»? Кто определил место, причем определил гениально? – Там тоже много всего было. Обычно скульптор с архитектором ездят по разным местам, прикидывают варианты, фотографируют. Потом изготавливается из картона силуэт памятника в натуральную величину. Ставят, смотрят, как это будет вписываться в общий ландшафт. Место было выбрано с учётом того, что рядом находилась гостиница «Смоленск», на крыше которой в 1943 году, после освобождения Смоленска, было водружено знамя. Вообще, всё было очень сложно. Все, кто делает памятники, сталкиваются с невероятными трудностями, потому что, если заказчик, государство, всё идет через конкурс. Сейчас, по крайней мере. А конкурсы – это очень большая лотерея. Иногда, с точки зрения специалистов, выигрывает совсем не тот, чья работа лучше. Ссылаются, впрочем, как всегда, на народ, который так захотел. У нас в городе сейчас конкурсы обычно выигрывают белорусы. Почему? Потому, что они чувствуют конъюнктуру. Кроме того, у них есть свой завод, и они всегда могут предложить цену меньшую, чем другие, в частности, смоленские скульпторы. Мы не такие мобильные, к сожалению. Вот, к примеру, памятник на площади Победы. Даже если о качествах скульптурных не рассуждать – фигуры мелковаты. Они должны были быть больше. Но цена на бронзу поднялась, и белорусские коллеги их мобильно уменьшили, чтобы уложиться в ту сумму, которую мог заплатить заказчик. А мы такого себе позволить не можем. Поэтому всё очень грустно. Во всяком случае, для себя я решила больше в конкурсы не ввязываться. – А в каких конкурсах Вы принимали участие? – В частности, по «Тенишевым». Мы хотели завершить работу отца, но не получается. – Но конкурс‑то состоялся? – Конкурс состоялся. Всё выиграно было, но споткнулись о Москву. Может быть, это не для печати? – Для печати. – Чтобы привлечь хоть какие‑то деньги из Министерства культуры, отправили нас на художественный Совет при Министерстве, и он произвел на меня удручающее впечатление. Члены художественного Совета общались исключительно между собой. Поздравляли друг друга с открытием памятников в Лондоне, в Париже, еще где‑то там… То есть они только друг друга понимают, принимают и поздравляют, а нас они сразу стали «продавливать», критиковать отцовскую работу. И это не то, и вот это не то и не так. Да вы и не справитесь. Вы должны ее отдать кому‑нибудь из опытных скульпторов московских. Мы бы сделали сами – вы не сможете. Я им говорю: пожалуйста, обсуждайте не нас, а работу народного художника. На что мне было отвечено: вот был бы он жив, он бы всё исправил, конечно, справился бы с памятником. А вы просто не справитесь. Какие‑то придирки… И как бы вопрос закрыт. – А какие Ваши работы украшают улицы и площади нашего города, а также музейные экспозиции? Впрочем, о двух работах я знаю. Это портрет Рыленкова в литературном музее госуниверситета, и мемориальная доска на мастерской Альберта Георгиевича. А еще? – Есть еще две мемориальных доски. Одна – Почетному гражданину города Смоленска, профессору Зайцевой на здании областной больницы, и ректору Смоленского медицинского института, профессору Козлову на здании медицинского университета. Возле завода «Кристалл» одна из скульптур – моя. Ее я делала в рамках симпозиума по скульптуре, который проводился в Смоленске. Работа называется «Танцующая девушка». И в Ельне есть моя работа. Это бюст генерала Акименко. В свое время был заказ сделать в Ельне аллею Героев – генералов, командующих первыми гвардейскими дивизиями. Их бюсты должны были устанавливаться возле памятника «Гвардии» и выполнялись под руководством отца. Кстати сказать, пока отец был жив, в Смоленске было очень сильное братство скульпторов. – А что, после ухода Альберта Георгиевича сообщество скульпторов распалось? – Оно не то чтобы распалось. Появились какие‑то внутренние трения. Недопонимание какое‑то. Сейчас заказов на скульптуру мало, а всем хочется иметь работу. – А как Вы относитесь к определениям «Смоленская школа живописи» и «Смоленская школа пластики», или скульптуры? – Школа скульптуры точно есть, потому что все смоленские скульпторы, за исключением Людмилы Александровны Ельчаниновой, – выпускники худграфа и ученики отца. Смоленская школа скульптуры – есть, но, к сожалению, после ухода Альберта Георгиевича из жизни нет личности, которая бы всех объединяла. Хотелось бы, чтобы она всё-таки появилась.

Беседовала Лариса РУСОВА