Стезёй «божественного исступления»

В областной универсальной библиотеке имени А.Т. Твардовского состоялся вечер поэзии И.Л. Хатилина, приуроченный к его 80-летнему юбилею. Юбиляр – поэт, психиатр, создатель и многолетний редактор поэтического альманаха «Блонье» – читал свои стихи, отвечал на вопросы, а по окончании вечера встретился с корреспондентом «СН».

– Иосиф Львович, что такое поэзия? – Ничего себе вопросец!.. Словарные определения хорошо известны. Дословно – с греческого – создаю, творю. Для меня поэзия – это в первую очередь некий индикатор, уровень, показатель гуманизации. И не иначе. Поэзия – рабочая пчела гуманизации, неутомимо пополняющая соты человеческого сознания целебным, воодушевительным мёдом человеколюбия и созидания. Впрочем, проще и прямее, чем Александр Сергеевич, вряд ли скажешь: «И в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал». Если держаться таких нравственных координат, то поэзия несомненно является вечным двигателем прогресса, цивилизации. И это на протяжении всей культурной истории человечества, разумеется, у разных народов в большей или меньшей степени, и это всегда было необходимо, взыскуемо, востребовано, и это всегда в развитых цивилизациях было безгранично в своих возможностях. – Иосиф Львович, Вы всю жизнь пишете стихи. Кто в этом эстетическом пространстве длиною в жизнь являлся для Вас своего рода маяком, светочем? – Маяк… Светоч… Для меня, в моём умозрении это слишком «высокий штиль». Всё проще и в простоте своей сложнее. Жизнь научила меня пониманию, что любой драгоценный камень в любой совершенной оправе всё же при всём своём совершенстве имеет один роковой дефект: со временем его яркость неминуемо, в силу изменения жизни и общественного сознания, тускнеет, не представляется новым поколениям тем идеалом, каким казался в своё время своим современникам. И это совершенно естественно, необратимо. Хорошо ещё, если эти звёзды своего времени, своего века сколько‑то убывают в светимости, но всё же не гаснут, не превращаются в прах полного забвения. Да, я прожил долгую жизнь. Да, как мне представляется, мне кое-что удалось в писательстве. И это определённым образом оправдывает мой неизживный писательский перфекционизм, стремление писать лучше, образнее, интереснее. Насколько мне удалось в этом чего‑то достичь, не мне судить. И конечно, на протяжении всей жизни я не был равнодушен к нетленкам многих отечественных и зарубежных поэтов, хотя с последними всегда было сложнее, всегда приходилось как‑то внутренне корректировать неизбежные недостатки перевода. Почитаемых, любимых поэтов и раньше, и теперь много, всех не перечесть, да и не хочется это делать. Тем паче, что многие, кого я почитал и почитаю до сих пор, к сожалению, незаслуженно полузабыты, забликованы всевозможным не требующим работы ума и сердца чтивом. Многими ли ныне читаются та же Татьяна Кузовлева или тот же Семён Кирсанов? Нет, конечно… Да, я как читатель, если угодно, как потребитель поэзии, весьма и весьма старомоден. Для меня нимало не устарели ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Некрасов, ни Фет, ни ещё десяток незаурядных поэтов золотого века поэзии. А дальше переголосица Есенина и Маяковского, Цветаевой и Ахматовой, Ходасевича и Оцупа, Мандельштама и Пастернака, Твардовского и Рубцова, Слуцкого и Светлова, Яшина и Смелякова, Межирова и Винокурова. Всех не счесть. Из поэтов моей временной популяции, конечно же, первый для меня – Иосиф Бродский. Конечно же, вторая – Белла Ахмадулина. Третий – Александр Кушнер. Дальше – легион высокоталантливых, широко известных, но, на мой взгляд, не достигших той эстетической высоты и выразительности, что первая тройка. Не сомневаюсь, что многие со мной не согласятся. Но тут уж у каждого своё мерило. В целом же XIX и XX век были временем высочайшего подъёма русской поэзии, чего, как мне представляется, не скажешь о начале XXI‑го… Какая‑то не та погода на дворе. Нет в нынешних пиитах прежней цельности, прежней страсти. И раз уж зашёл разговор о поэтах-светоносцах, то было бы непростительной нерадивостью, несправедливостью не сказать несколько слов о тех, кого я знаю не понаслышке, а вживую, глаза в глаза. И в этой близости мне очень помогла моя многолетняя работа по редактированию смоленского альманаха поэзии «Блонье». Начиная издание альманаха, я искренне полагал, что золотого дождя талантливых самородков здесь, на бедной, забытой богом и властью подзолистой Смоленщине не случится, что всё будет держаться на мастерстве авторов-издателей альманаха, и, Боже, как я счастливо заблуждался! Да, не возьму охулки на душу, украшением альманаха всегда были стихи его учредителей – Юрия Васильевича Пашкова, Виктора Кудрявцева, Елены Орловой, Леонида Кузьмина. Но каким открытием вдруг оказалась Валентина Белоусова! И как от номера к номеру буквально на глазах вырастал талант Дмитрия Петроченкова! А потом настало время нешумного восхождения ершичанина Александра Шамонина! А потом было яркое явление его землячки Татьяны Матушевой! А потом мы узнали новую знаменитость Рославля – Алексея Пранова! А в последнем номере альманаха, как метеор, блеснула юная руднянка Вероника Перзашкевич! А ведь, кроме поименованных, были прекрасные подборки стихов демидовцев Василия Лагуткина и Геннадия Язенькина! И ещё, и ещё, и ещё! Не говоря уже о подлинных шедеврах Виктора Кудрявцева и Александра Агеева в последних номерах альманаха. Как долголетний редактор «Блонье», я рад, что на поле альманаха произросло, дошло до читателя столько талантливой поэзии. Рад, что во всём этом есть толика и моего радения, равно как и благодетельного радения, меценатства руководителей смоленских справедливороссов Алексея Валерьевича Казакова и Александра Алексеевича Королёва. – Скажите, вдохновение, когда строки являются непонятно откуда, – это норма психики или болезненное отклонение от нормы? – Провокативный вопрос… Да, вдохновение, это «божественное исступление» поэтов Аттики, норма творческого состояния, творческого процесса, вне этого состояния не пишутся ни подлинные стихи, ни подлинная проза, ни удивительная музыка. И это давно и вполне понималось, осознавалось учёными поэтами древности и Ренессанса. Другое дело, что вдохновение – это своего рода привилегия избранных, «сотрапезников богов», что состояния этого рода не посещают большую часть людей, и в связи с этим некой общей, всечеловеческой нормой не являются. Да, состояния вдохновения, несомненно, психические состояния особого рода, самопроизвольно включающие, открывающие бесконечно богатые шлюзы подсознания, подкорки мозга, где интегрирован гораздо больший, чем в коре мозга, объём информации, в гораздо более сложных информационных комбинациях. Именно поэтому время от времени появляются люди, наделённые способностями прорицания, нострадамусы, мессинги, ванги… Помнится, Лев Николаевич Толстой сравнивал состояние писательского вдохновения с чувством полёта, но не на той высоте, когда смазываются очертания земных предметов, а на той, когда эти очертания становятся многократно ярче и объёмней. И, пожалуй, это очень точное определение этих состояний. – У Пастернака в стихотворной части «Доктора Живаго» тоже наблюдаем полёт… – Да у Пастернака не только в этих стихах, а почти во всех стихах, есть чувство полёта с обострённым восприятием всего и вся, да ещё и с интуитивной переработкой этого материала. В этом и состоит поэтическое «переоткрытие мира». Впрочем, этим даром в той или иной степени наделены все гениальные поэты. Поэтому их творения редко кого оставляют равнодушным. С точки же зрения психической нормальности, или ненормальности их творческого продукта существенней всего, по-видимому, одно: есть или нет в нём единый логический стержень, контент. Если такой стержень есть, если он доминирует, то всё в порядке: автор подспудно знает, что хотел сказать, и сказал. Если же такого логического стержня, контента нет, то возникают основания думать о различных формах так называемой логореи, словесного недержания, поноса. И это уже психопатология, и никакого отношения к художественному творчеству она не имеет. – Невольно возникает вопрос: советская карательная психиатрия имела под собой законные с точки зрения медицины основания?.. – Да нет, конечно. Просто под гнётом страха и безвыходности выполнялась абсолютно аморальная продиктованная карательным режимом карательная задача: подводить под градацию психически больных, недееспособных людей инакомыслящих интеллигентов, особенно из числа пишущей братии, подлежащих по этой логике принудительному, разрушительному для их психики «лечению». И так было загублено немало людей. Откровенное гулаговское палачество подменялось, камуфлировалось палачеством «либеральным», практикой наукообразного искоренения инакомыслия. – Иосиф Львович, у Вас есть свой взгляд на общество, на человеческую индивидуальность. Скажите, на Ваш взгляд, когда психическое состояние общества было более опасным – в советские времена или сейчас? – Не любят у нас об этом говорить. Усматривают в этих разговорах некий очернительский, антипатриотический подтекст, по принципу «не чепай лыхо, покуда тихо». Но зарубежная статистика без обиняков свидетельствует, что во всех цивилизованных странах примерно каждый четвёртый их житель обнаруживает те или иные психические отклонения, требующие того или иного специализированного лечения. Полагаю, что в России примерно такое же положение. Правда, отношение наших людей к возможности обращения за психиатрической помощью совсем иное, чем в западных странах. Большая часть тех, кто страдает теми или иными психическими расстройствами, старается изо всех сил и возможностей избегать легального лечения в психиатрических лечебницах. Довлеет страх оказаться на спецучёте, прослыть ненормальным, лишиться определённых профессиональных возможностей. Вот и «подлечиваются» кто как может. И государству такая практика весьма на руку, так как избавляет от лишних мест в стационарах, лишних трат на лечение, наблюдение, пенсионное обеспечение и т.д. Результаты этой «экономии» отражаются в широком спектре социальной проблематики, как то: рост наркомании, преступности, проституции, дорожно-транпортных происшествий и катастроф, рост самоубийств, рост клерикального и национального фанатизма, и проч., и проч. В общем, всё то, о чём очень точно, провидчески сказал поэт: «плоды цивилизации зловещи»… Порой убийственно зловещи. Живёт рядом с нами «милейший и тишайший» человек, и вроде всё с ним в порядке, и вдруг этот «милейший» убивает своих детей и жену и кончает самоубийством. И соседи недоумевают, всплескивают руками: как? что? почему?! А потому, что с виду вполне благополучный человек был на самом деле психически нездоров, и весь его респект был до определённого момента вполне продуманной, удачной мимикрией. В целом же государство, государственная власть на сегодняшний день ни в коей мере не сознают всей опасности нарастающей генетической катастрофы. – И что этому можно сегодня противопоставить? – Сами условия сегодняшней технотронной жизни являются, и этого, кажется, никто не отрицает, главными разрушителями биологии человека. Гиподинамия, хроническое отсутствие нормальной мышечной работы, масса невротизирующих, стрессовых факторов, сексуальная неудовлетворённость, дефицит любви и искренности, масса вредоносных физических и химических факторов и т.д., и т.д. – всё это вместе взятое постоянно, каждодневно подтачивает биологический ресурс каждого человека, всего населения в целом. И противостоять всему этому крайне сложно. Но кое-что может, конечно, каждый человек. По крайней мере бороться с гиподинамией по силам каждому. Разумно оценивать свои возможности, уменьшать стрессовые нагрузки также в какой‑то мере по силам каждому. – А поэзия, музыка не исцеляют? – Увы, они не спасают, не исцеляют, но в какой‑то мере смягчают негатив существования. Речь, конечно, не о модернистском, абстракционистском искусстве, являющемся для людей с хрупкой психикой непосильным стрессором, нагнетателем цинизма и человеконенавистничества. Под влиянием этого искажённого мировосприятия даже человеческая смерть воспринимается не как трагедия, а как элемент некой инсталляции. Государство, к сожалению, недооценивает опасностей псевдокультуры, разрушительного влияния её на её потребителей. Ну как же, у нас свобода творчества! А ведь эта «свобода» даёт импульс аморальности и преступности и, подобно Молоху, пожирает в буквальном смысле слова психически нездоровых людей. – Иосиф Львович, если бы можно было из Вашей жизни изъять поэзию, Вы могли бы оставаться только психиатром? – Не знаю, не могу сказать. Да и сам вопрос, на мой взгляд, не вполне корректен. Зачем предполагать то, чего не случилось?! Поэзия была моей радостью, моим способом существования на протяжении многих десятков лет, и я благодарен судьбе за этот дар. Если бы я не писал стихи, это было бы совсем другое «Я», другой человек, с другой судьбой. А так есть то, что есть. Спасибо, жизнь, за этот подарок. – Здоровья Вам и вдохновения!

Александр БЕРЕЗНЕВ