Елена Камбурова: «Я бы сказала Путину: почитайте Окуджаву...»

Другой такой актрисы на нашей эстраде нет. Не было и 40 лет назад, нет и сейчас. Подражать ей бесполезно. Она уникальна. В совершенстве владея даром перевоплощения, Елена Камбурова первой на нашей эстраде создала то, что называется «театром песни», и каждое исполненное ею произведение – это действительно театр. Это она может быть на сцене вот сейчас юной француженкой, а через минуту старой еврейкой, мудрым философом и беззаботным подростком. Это Камбурова сделала жест такой же неотъемлемой частью песни, как стихи и музыка, это только её голос обладает столь немыслимым количеством тембров и оттенков. Высокая поэзия, прекрасная музыка, гениальная певица и актриса… Как жаль, что вот уже 22 года Елена Камбурова не выступала в Смоленске. Не приглашают, не зовут… А ведь Смоленск – по духу свой для Камбуровой город, здесь живут тысячи её поклонников, но… Грустно, печально. В конце ноября 2015 года творческая бригада программы «Диалоги» (совместный проект газеты «Смоленские новости» и телекомпании «ТНТ-Феникс») побывала в гостях у народной артистки России, лауреата Государственной премии РФ Елены Камбуровой в Москве, в Театре Музыки и Поэзии, основателем и художественным руководителем которого она является. Это программа вышла в эфир 30 декабря. Видеоверсию можно и сегодня посмотреть на сайте газеты «Смоленские новости» (smol-news. ru) в разделе «Видео». А мы предлагаем вашему вниманию газетный вариант этой беседы.

Сергей НОВИКОВ

– Здравствуйте, Елена Антоновна. Я приветствую Вас в программе «Диалоги». Очень рад нашей встрече. – Здравствуйте. Я тоже очень рада Вас видеть – не в первый раз встречаемся. – Да, это уже четвертая наша встреча – первые три были в Смоленске, теперь вот я у Вас в гостях. Страшно сказать, но последняя наша встреча состоялась аж 22 года назад. – Да это разве срок?! – А вот так. Интересно, а как у Вас вообще складываются взаимоотношения со временем? Идет, бежит, летит? – Сейчас – летит. Сначала как‑то потихонечку шло, потом всё время ускоряло шаг, потом – бег, а сейчас – полет. Вот сижу – так, Новый год, в мае надо то‑то, в августе – вот это… А вот он и снова – Новый год. Так что время летит со страшной скоростью. – Тогда, 22 года назад, Вы приезжали в Смоленск по случаю 30-летия творческой деятельности нашего с Вами общего друга, замечательного поэта Раисы Ипатовой. 18 марта 2015 года её не стало. Какой Рая осталась в Вашей памяти? – Да… Рая, Раечка… Не стало друга. Не просто необычайно одаренного человека, умевшего так талантливо передать всю палитру чувств, так много знавшего и всё понимавшего в этой жизни, а истинного верного друга. Невозможно представить до сих пор, что не будет её звонка, что я не услышу этого голоса. Я всё время говорила ей: Раечка, у тебя такой чудесный голос, какой‑то мальчишеский – и по тембру, и по интонации. Всё, чем я интересовалась, это абсолютно был и её мир, всё, что я любила в песне, любила и она. Рая так легко всегда приходила на помощь, когда я в ней нуждалась. Допустим, есть пьеса, но её надо переделать, и Раечка садится и переделывает. Это друг в самом высоком смысле этого слова. – Как вы познакомились? – Познакомились, конечно, в Смоленске, конечно, на моём концерте. Знаете, все мои друзья – это выходцы из моих зрительных залов. Раечка – ярчайший пример. Она пришла за кулисы, там были и другие люди, но я сразу среагировала на её голос – такой юный, не­обычный. И у меня было ощущение, будто бы мы с ней уже давно знакомы. Не было какого‑то постепенного вхождения в дружбу – эта дружба как началась с первого появления Раи за кулисами, так она и продолжалась все эти годы. Причем, я ведь не сразу узнала, что она поэт. Ну, вот Рая – инженер, программист, журналист. И только потом уже, оказывается  – стихи, оказывается – уже складывается книга. И это тоже целый мир. Её романтическое отношение к жизни оставалось до конца. Вот ведь буквально за месяц до её ухода – а она так сражалась за то, чтобы остаться на этой земле, – Рая рассказала мне историю о черных лебедях, которых она опекала, кормила, они её уже знали, были ей рады. Она рассказывала об их романе. Вот такая её лебединая песня. – Царство ей небесное. Елена Антоновна, почему Вы не приезжаете в Смоленск? – Знаете, мы из тех, кто ждет, что их пригласят, и бывает там, куда приглашают. Я по-прежнему много езжу, и есть города, где мы бываем каждые полгода, каждый год. Питер, в первую очередь, Новосибирск, Екатеринбург – можно продолжать. – Поражаюсь нашим концертным организациям и тем, кто в Смоленске занимается гастролями. Ведь Ваши концерты – везде гарантированный аншлаг. И в Смоленске тысячи и тысячи Ваших почитателей. – Дело в том, что за последние годы многое в стране поменялось. И концертная деятельность тоже. Туда пришло новое поколение. Канал «Культура» они, к сожалению, не смотрят, только первый, второй еще какие‑то каналы, и по тому, что там показывают, они и ориентируются. Им трудно представить, что есть нечто иное, о котором они даже не знают, но оно существует – это искусство. И тоже имеет своих почитателей в городе, где они живут и работают. По этой причине совершенно исчезли, например, выступления чтецов, а совсем недавно мастера художественного слова были нарасхват, по всей стране собирали полные залы. Это уникальный жанр, и в нашем театре мы его сохраняем, как какое‑то редкое явление из Красной книги. – У Вас нет впечатления, что кто‑то целенаправленно истребляет в народе тягу к разумному, доброму, вечному? – Конечно, есть такое впечатление. Это очевидно. – Кто? – Кто? Это тот, кто потом ответит перед Господом Богом, потому что я считаю, что это преступление перед народом. Но, слава Богу, существуют еще и симфонические оркестры, и хоры, и тот жанр, в котором я выступаю, он тоже имеет свою публику. И знаете, в ней появляется много новобранцев. Это те, кого их друзья, мои почитатели, вытянули сначала силой (смеется) на моё выступление, а потом они уже добровольно становились в ряды той самой моей публики. – Четыре года назад гостем нашего кинофестиваля «Золотой Феникс» был Сергей Юрский, и мне удалось побеседовать с ним в программе «Диалоги». Так вот на мой вопрос: как часто Вы сталкиваетесь с непониманием зала, он ответил совершенно неожиданно для меня: почти всегда. Но бывает такое, что я называю, – сказал он, – «чистый звук», то есть это когда артист получает отклик аудитории. Ну я думаю, Сергей Юрьевич поскромничал, потому что в Смоленске, в кинотеатре «Современник», где он выступал со своей программой, ему устроили такую овацию, это было такое единение… – Да, я согласна с Вами – это он поскромничал. И в нашем театре были его выступления, и в зале имени Чайковского, где я была зрителем, – там творилось что‑то невероятное. Это был переаншлаг, какое уж там непонимание. – А Вам эта проблема знакома – непонимание зала? – Конечно. Особенно в начале было трудно. Я работала в такой организации, как Москонцерт, а это значит, сегодня ты выступаешь в студенческой аудитории, где сидят твои ровесники, которые на твоем же уровне мыслят, и любят то же, что и ты, – Окуджаву, Левитанского, Матвееву. А завтра я попадаю на аудиторию, где никогда не слышали этих имен, этих песен. Люди слушали и не понимали: а что это? Эстрада? Да нет, не похоже. А что тогда? Их совершенно не интересовала поэзия. Так что я знаю, что это такое – непонимание зала. – Социологи часто задают вопрос: при каком правителе вам лучше жилось? Вы бы как на него ответили? – Понимаете, я раз и навсегда поселила себя в страну с воображаемым правителем, со своими правилами, со своими законами. Такая прекрасная эмиграция в страну, где добрая, светлая, тихая, красивая интонация – это самое главное. Где нежность более важное понятие, чем любовь, где нежность и самые тишайшие интонации в большей цене, чем любой крик. И в этом мире правят две королевы – поэзия и музыка. – Как‑то Булат Окуджава сказал, что у него есть две любимые исполнительницы – Элла Фицджеральд и Елена Камбурова. А про Вас он еще сказал: Елена Камбурова – это редчайшее сочетание вокала, ума и таланта. Как в таких случаях говорила Эдит Пиаф, с очевидным не поспоришь. А по каким критериям Вы подбираете своих артистов, певцов, музыкантов? – Идеальный музыкальный слух, прежде всего, потому что, это часто а капелла, это многоголосье. Голос, конечно, а также умение и готовность переходить от роли солиста к участию в дуэте, трио, квартете. – Но это не должна быть, если речь о певице, вторая Камбурова, третья… – Нет-нет. – Впрочем, это и невозможно. – Они совсем другие. Но это надо видеть и слышать. Так что, всех приглашаю на наши спектакли. – Только я уточню, что о билетах надо позаботиться очень и очень заранее. «Новая газета», которую и Вы читаете, и я, в этом, 2015 году, впервые в истории, как они сами написали, опубликовали поздравление на первой полосе. Это было поздравление Вам с юбилеем. Там в тексте есть такая немного тяжеловесная, но очень емкая фраза: «традиция нелепого гуманизма Енгибарова, Камбуровой, Экзюпери спасла от менеджмента свирепости целые поколения». Вот такие имена. Наверное, этот список можно и продолжить именами тех, кого уж нет. А вот из тех, кто есть? Кто мог бы быть в этом ряду? – Да Вы знаете, все те, кто выходит к зрителю и пытается убедить его, что, да, прагматика – важная составляющая нашего существования, но есть еще и то, что над этим. Настоящая жизнь – это полет над тем, что нас приземляет. Надо уметь видеть красоту – распускающиеся почки, например, зелень травы, и это ни с чем несравнимо – ни с особняками, ни с мерседесами. И такие люди есть! Прислушайтесь к ним! Я всегда начинаю свое выступление вот этими строчками: «Сегодня снова я пойду туда – на жизнь, на торг, на рынок. И войско песен поведу с прибоем рынка в поединок». (Стихи Велимира Хлебникова – С.Н.). Вот дети наших музыкантов приходят в театр, и их уже очень трудно оторвать от этих гаджетов, смартфонов, айфонов. Пусть! Но их надо убедить, что это не единственная сторона жизни, что самое главное совершенно в другом – в полете над суетой. Сегодня людей, понимающих это, гораздо меньше, но они есть, они смотрят наши спектакли, приходят за кулисы. Вот вместе и спасаемся. – Ваша аудитория. Как она изменилась за эти 15–20 лет – количественно и качественно? – Был очень тяжелый период, когда страна перешла в совершенно другую формацию. Те, кто еще вчера читал и слушал стихи, стал судорожно считать деньги, им стало не до высокой поэзии, а значит, и не до моего искусства. Я увидела, как растерялся мой зритель, хотя в самых «моих» городах это не чувствовалось, а вот в других – очень. Потом как‑то всё удивительным образом выровнялось. С интересом наблюдаю – куда бы ни приехала – очень хорошие залы, очень хорошие лица. – По логике аудитория должна была бы уменьшаться – по причине, так сказать, естественной убыли. – А вот поверьте – нет. Вот мои сверстники, да – кого уж нет, а те далече, но намного больше молодых людей приходит ко мне. Особенно в тех городах, с которыми у меня никогда не прерывалась связь. – Елена Антоновна, а успех у зрителей – это для Вас всегда истинный успех? Или это не всегда совпадает? – Вы знаете, вот что я заметила и очень давно. Допустим, певец – знаменитый, любимый – годами, десятилетиями. Он уже утратил форму, он уже многое не может, а зритель всё равно его любит, приветствует, аплодирует – такой менталитет у нас в России. Вот и я, бывает, выхожу к зрителю и чувствую, что всё идет не так, как надо. Я, кстати, всегда записываю свои выступления, слушаю потом, и вот понимаю, что отработала сегодня – ну на два с плюсом или на три с минусом, а зритель всё равно – цветы, овации, «браво!» и так далее. Это вот такая ловушка. Но ты должен всегда помнить, что это на тебя работает удивительная зрительская память, его отношение к тебе, к тебе прошлому. Артист должен это понимать и чувствовать: э, детка, всё. Стоп. Не надо уже. Это очень важно. – Как Вы с этой ловушкой справляетесь? – Вот слушаю свои записи, и всегда самоконтроль присутствует. Сейчас самые высокие нотки, которые у меня были, те нежные, тишайшие ноты – они уже не так звучат, как мне хотелось бы. Я заменяю их, я нахожу какие‑то варианты. И я точно знаю, что если увижу, что картина совершенно не совпадает с той, какая должна быть, то эту песню я петь не буду. – Главное, чтобы это не сказалось на репертуаре, ведь всё равно все ждут самые великие Ваши песни. – Это да. Песни – это вообще живые существа, они старыми не бывают, они рождаются вот здесь и сейчас – и уже по-новому. Нет ни одной песни, про которую я бы сказала: ну, это уже далекое прошлое. Я могу из них любую хоть завтра спеть. Правда, расстаюсь с ними на какое‑то время. Вот яркий пример – песня Новеллы Матвеевой «Какой большой ветер» – песня, с которой я начинала. Долго не представляла себе, как я смогу без неё, а потом она ушла лет на десять, вдруг снова начала стучаться, потом опять расставание. А сейчас вот готовлюсь к Питеру и думаю: а вот здесь именно она и нужна. – Мы всех Ваших авторов, точнее, соавторов, хорошо знаем – Окуджава, Ким, Левитанский, Маяковский… А современные поэты – ну, такого уровня, наверное, не может быть, но может близкие Вам по уровню тех, великих – они есть? – Нет, и такого уровня может быть. И звучат какие‑то имена, но, мне даже очень стыдно, – я читаю и понимаю, что не моё. Просто, при всех сложностях того времени, сегодня жизнь стала намного жестче и вот такие мои – тихие, нежные, мягкие интонации – они в дефиците. Вот меня долго убеждали, что хорошие стихи у поэта Рыжего (Борис Рыжий, русский поэт. Умер в 2001 году в Екатеринбурге, в возрасте 27 лет – С.Н.). Я прочитала, это не моё, но очень интересно. Есть такая Елена Иванова, есть другие. Но ведь надо, чтобы всё совпало. – А среди певцов на нынешней эстраде есть те, кого Вам приятно слушать? – … – В одной из наших прошлых бесед Вы как‑то отличали Тамару Гвердцители. Сейчас уже нет? – Мир её существования на сцене, каким бы красивым не был её голос, – это не мой мир. И её интонация в общении с залом – тоже. – А приходят в Ваш театр люди из того – попсового – мира? – Приходят, и, более того, я удивляюсь, но очень многие суперзвезды сегодняшние очень тепло относятся к тому, чем я занимаюсь. – А почему Вас это удивляет? – Ну, вроде бы разные миры, а отношение очень теплое. – Да они, думаю, в глубине души очень завидуют Вам. Они так не умеют. – Не знаю, не знаю. – Вы вспомнили песню «Какой большой ветер», а я вспомнил песенку в исполнении Аркадия Райкина: «Я глаза закрываю и вижу на окраине маленький зал, где впервые на сцену я вышел, где, волнуясь, у рампы стоял». Так вот с этой песней «Какой большой ветер» Вы впервые вышли на большую сцену. Как это было? – Тогда существовала такая эстрадная программа – «В путь-дорогу». Собрали юных артистов, предоставили им одну из главных площадок страны – Театр Эстрады – сейчас такое просто невозможно. Были там все жанры эстрады, ну и меня, как что‑то не очень понятное – ну ладно, пусть будет, – тоже включили. И вот десять вечеров подряд, при переполненном зале никому не известные артисты выступали. Надо сказать, что к удивлению не только тех взрослых, кто организовал это выступление, но и к моему удивлению – меня приняли очень тепло. Я пела «Какой большой ветер», «Баллада о Лёньке Королёве», «Фокусник». Это было необычно для того времени. – Интересно, сколько же из этих артистов сейчас в числе действующих? – Практически никого нет. А я еще тогда в беседе с чудесным музыкантом Ларисой Критской на её упрек – вот, мол, уже столько лет тебе, сказала: я бегу на длинную дистанцию. И сама поверила в это. И Лариса согласилась: да, в этом жанре ты можешь быть очень долго на сцене. – Вам интересно сегодня жить? – Мне интересно так же, как и в те времена, когда меня ругали за не ту интонацию, за не тот порядок слов в песне. Я жила и живу на своем острове с мечтой о том, что тот, кто как раз над суетой, придет ко мне, и со временем этот остров станет полуостровом, и мы все вместе будем больше влиять на нашу жизнь. – Вам не кажется, Елена Антоновна, что в сегодняшнюю нашу жизнь возвратился страх? Люди опять боятся высказывать свое мнение, отличное от официальной пропаганды. – Кажется. Конечно, возвращается. Это просто читается. Вот есть такое понятие «дежавю» – это то самое, очень похожее на то, что мы уже проходили. – Что делать? – Что делать? Жить. Нам Господь определил жить именно в этом времени. Мы можем показывать пример, как быть добрым, как быть другом, как можно довольствоваться малым. К нам прислушиваются, наш пример становится маяком для кого‑то. Это точно. Мы становимся учителями для кого‑то. Я знаю это. Среди моих самых ярых почитателей сегодня есть люди, которые родились лет на сорок позже меня. Они ездят за мной по городам, ходят на все спектакли и выступления. Казалось бы, у них должны быть другие принципы. Но что‑то они услышали, увидели в том, что я делаю, мы стали родственными душами. Им сегодня трудно, мне трудно, нам всем морально трудно, но мы вместе. – Но на Болотную площадь выходят единицы. – Да. Ну вот есть театр в Москве – театр. doc. Там спектакль идет «Болотное дело». Редкий пример, но он есть. – Обидно – выросло целое поколение, которое считает, что вот то, что звучит сегодня на ТВ и на радио, – это и есть музыка, это и есть стихи, это и есть искусство. – Поэтому я и считаю, что если есть сегодня враги народа, то это те люди, которые определяют культурную политику в стране. Главное для них – заставить нас не думать, потому что не думающий человек способен быть орудием против кого угодно, сегодня против евреев, завтра против диссидентов. – Что бы Вы сказали Владимиру Путину, если бы состоялся у Вас с ним такой же как у нас разговор? – Почитайте хорошенько Окуджаву, Владимир Владимирович, пожалуйста. И очень хотелось бы, чтобы эти стихи на Вас как‑то повлияли. Я бы ему еще сказала, что совершенно необходим закон о защите животных. Правда, в 2002 году, когда он мне вручал орден Дружбы, я ему это и сказала – про такой закон. Я абсолютно уверена, что это первая ступенька к возрождению России как милосердного государства, это тот нравственный уровень, с которого начинается нравственное общество. – Закона так и нет. – Нет. А вот если бы он появился и еще бы честно выполнялся – может быть, я идеалист, – но это коренным образом повлияло бы и на отношение к старикам, к детям, к инвалидам, к бомжам. В Ваших руках, Владимир Владимирович, – сказала бы я ему, – будущее России – другой России, той, о которой мечтали все лучшие умы нашей страны. – Да, Вы идеалист, Елена Антоновна. Впрочем, как сказал Достоевский: «да, да, да – тьма, тьма, тьма, но огоньки всё равно должны быть». – Конечно. А иначе будет как у Оруэлла в романе «1984». – Вы часто думаете о смерти? – Не то что бы о смерти, а вот, прочитывая свою судьбу, думаю – вот там я не так поступила, вот здесь была неправа, а вот здесь не хватило смелости заступиться. Сейчас вот не хватает смелости, осторожность проявляю, а это всё грех. А главное сожаление о том, что я очень много не успела. Я намного больше могла бы сделать, и как бы я не оправдывалась – заболела или еще что там – нет, это не оправдание. Я не увидела воплощения многих своих мечтаний. – Но это уже теперь Вы скромничаете. Что бы Вы хотели сказать тем в Смоленске, кто любит Вас и ждет Вас? – Чтобы они продолжали жить по календарю вечного времени, с его вечными ценностями. И если они еще не научились отличать вечные ценности от фальшивых бриллиантов, то, чтобы они научились это делать. Хорошие книги, классическая музыка, вечные фильмы – это всё не так дорого стоит, но душа ваша станет другой. – Спасибо Вам большое. Здоровья, творческих удач, и всегда ждем Вас. – Нас позовут и мы приедем. Спасибо Вам за все теплые слова.