Начальники побежали первыми

18 августа 1812 года, русские войска оставили Смоленск. А вошедшие в город французы сформировали из местных жителей муниципалитет во главе с мэром. Руководитель историко-архивной службы ИД «Коммерсантъ» Евгений Жирнов восстановил историю этого органа управления и преследования его членов после изгнания оккупантов.

Взрыв патриотизма

Вслед за всеобщим шоком после объявлений о войне наступал патриотический подъем. К примеру, историк Василий Иванович Грачев так описывал приход отступающих русских войск в Смоленскую губернию:

«Уже все знали, что неприятель гонится по пятам за нашею отступающею армиею; но, вместо страха и уныния, во всех слоях русского народа разгоралось единодушное, сердечное усердие к спасению родины. По деревням, как и по городам, помещики, мещане и купцы, сельское духовенство, гражданские чиновники всякого положения – все одушевлены были пламенною любовью к России и сильнейшим негодованием против неприятеля; все готовы были на всякую жертву для обороны родины и для истребления дерзкого врага. Кто жил в это время, тот во всю жизнь его не позабудет».

9 июля 1812 года прибыл в Смоленск император Александр I (здесь и далее даты даются по старому стилю). Вскоре после его приезда пришло сообщение о заключении мира с Турцией, что высвобождало для войны с французами Третью русскую армию. Кроме того, императору доложили, что заключен договор со Швецией, согласившейся стать союзницей России в войне против Наполеона. Радостные вести, о которых император тут же с балкона объявил подданным, благодарственный молебен и торжественный обед с дворянством создали у жителей Смоленска впечатление, что перелом в войне практически наступил и врага вот-вот погонят назад.

Сложившееся впечатление усилил рескрипт императора епископу Смоленскому и Дорогобужскому Иринею от 10 июля 1812 года, зачитывавшийся в церквах:

«Узнав, что некоторые поселяне и жители, оставляя поля и работы, скрываются и бегут от малочисленных неприятельских разъездов, появляющихся в далеком еще расстоянии от Смоленска, возлагаем мы на вас пастырский долг: внушениями и увещеваниями своими ободрять их и не только отвращать от страха и побега, но, наоборот, убеждать, как того и требует долг и вера христианская, чтобы они, совокупляясь вместе, старались вооружиться, чем только могут, дабы, не давая никакого пристанища врагам, везде и повсюду истребляли их и, вместо робости, наносили им самим великий вред и ужас».

Во исполнение рескрипта епископ Ириней приказал взять со священников подписки о невыезде с мест службы, причем все сочли этот приказ совершенно правильным и само собой разумеющимся. Ведь государь, а вслед за ним и губернские власти усиленно демонстрировали, что сдавать смоленские земли врагу не собираются. Воодушевленные этими событиями и манифестом императора о создании народного ополчения жители губернии начали жертвовать всё ценное, как бы сказали гораздо позднее, в Фонд обороны:

«Каждый, – писал Грачев, – жертвовал по своим средствам, чем кто мог: богатый сыпал щедрою рукою золото, бедный отдавал последнюю копейку…»

Однако по мере приближения армий Наполеона к Смоленску энтузиазм начал уступать место неуверенности и страху.

Первыми побежали начальники

В середине июля в Смоленск начали приходить и приезжать жители других, уже занятых французами, городов и весей, и в городе мало-помалу начала нарастать паника.

«Смоленские дворяне, – констатировал Грачев, – неоднократно просили главнокомандующего не скрывать истинного положения дел, но Барклай‑де-Толли уверял их, что Смоленск будет защищен от неприятеля… На просьбу Смоленского губернатора барона Аша о том, не следует ли ему принять каких‑либо мер ввиду приближения неприятеля к пределам губернии, главнокомандующий Барклай‑де-Толли дал совет: тайно, ночью, скрывая не только от жителей, но и от чиновников, отправить в г. Юхнов денежные суммы, дела и карты, из которых неприятель мог бы извлечь сведения о состоянии края, и в заключение писал: «Я уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности. И невероятно, чтобы оный ею угрожаем был».

У жителей Смоленска отобрали документы на право выезда из города:

«В полчаса чрез полицию у всех чиновников билеты были отобраны, и никто из жителей с имуществом на заставах не пропускали».

Только 4 августа, когда враг подошел к Смоленску, выезд из города снова открыли. Причем первыми оставило город его светское и духовное начальство.

«4‑го августа с рассветом, – писал Грачев, – поспешил оставить г. Смоленск губернатор Аш со всеми гражданскими чиновниками, а вслед за ним выехал и епископ Ириней, приказав перед отъездом ключарю собора о. Василии Соколову взять соборную чудотворную икону – Одигитрию и везти ее вслед за ним в село Цуриково… Вслед за властями города поспешили оставить Смоленск горожане, преимущественно состоятельные. Чиновники, духовенство также бежали из города в соседние губернии. В городе остались лишь преимущественно люди бедные».

В тот же день начался обстрел города, и многие жители прятались от него в соборе. Когда же два дня спустя русские войска оставили город, бежать из него было уже невозможно: французы ловили беглецов и сажали под арест или в лучшем случае отправляли по домам. Хотя неизвестно, что было опаснее: солдаты Наполеона грабили город и храмы, не щадя никого, кто пытался им помешать.

В городе из 15 тысяч жителей, насчитывавшихся до войны, осталось не более 1 тысячи, и у каждого из них была собственная горькая история того, как он оказался во власти неприятеля. Священник Никифор Адрианович Мурзакевич, например, купил лошадь, чтобы вывезти семью, но лошадь украли. А чиновник духовной консистории управления епископа – Николай Великанов рассказывал потом на следствии:

«Он, губернский секретарь Николай Великанов, оставался в Смоленске во время нашествия французов по таким причинам: 1) что о выезде из Смоленска не имел он, Великанов, ни от светского, ни от духовного начальства приказания. 2) Российское воинство во время уже сражения под Смоленском уверяло обывателей, что Смоленск врагам отдан ни под каким видом не будет».

Вскоре после взятия Смоленска французы попытались создать в городе органы управления, чтобы прекратить анархию и наладить сбор продовольствия для армии Наполеона.

«Во главе всего управления, – писал смоленский историк Владимир Михайлович Вороновский, – поставлены французские военные чины. Интендантом города Смоленска Наполеон назначил генерала французской службы Армана Шарля Виллебланша, а исполнение должности военного губернатора возложил сперва на Коленкура… комендантом города назначен Бозет, а комиссаром по продовольственной части Сиов. Для управления Смоленской губ. были учреждены: верховная комиссия, городской муниципалитет, «уездные по участкам комиссары» и их помощники».

Какие бы надежды ни возлагали на новые органы власти французы, работали они из рук вон плохо. Продовольствие не собиралось, приказы населению передавались с задержками, если вообще передавались, а члены муниципалитета и муниципальные чиновники редко появлялись на службе.

«Мужик русский тоже злопамятен»

Едва ли не единственным точно установленным случаем предательства впоследствии сочли дело отставного подполковника Павла Ивановича Энгельгардта, которого позднее объявили героем войны 1812 года. Энгельгардт жил в своем селе Дягилеве и, как говорилось в описании его подвига, способствовал казакам в нападениях на французов. Одновременно у него возник конфликт с собственными крестьянами. Сын священника Мурзакевича Иоанн, будучи очевидцем событий, вспоминал:

«Французы, желая привлечь крестьян на свою сторону, распустили слухи, что Наполеон дает свободу всем помещичьим крестьянам и что недовольные русским правительством могут искать защиты у французских властей и не подчиняться своим помещикам. Некоторые крестьяне, в том числе и крепостные Энгельгардта, поверили этим слухам и перестали слушаться своих господ и исполнять работы. Видя неповиновение своих крестьян, Энгельгардт пригласил казаков, стоявших в Поречском у., которые наказали крестьян и строго внушили не нарушать порядков и слушаться помещика. Это сильно ожесточило мужиков, и вот они задумали отомстить своему барину. Двое из крестьян отправились в г. Смоленск и донесли французским властям, что помещик заставляет их ловить французов и убивать их. Комендант приказал доставить Энгельгардта в Смоленск, и по прибытии его он был подвергнут допросу. Но на этот раз Энгельгардту удалось оправдаться и доказать, что крестьяне его «оболгали». Французы, видя в лице Энгельгардта человека весьма образованного, свободно владеющего французским языком и рассчитывая, что он может быть весьма полезен для них, предложили ему вступить во французскую службу в звании подполковника. Но П. И. отказался изменить присяге».

Однако история на этом не закончилась.

«Энгельгардт, – вспоминал Иоанн Мурзакевич, – сильно ожесточился на своих крестьян, и, чтобы отомстить клеветникам, он вторично пригласил казаков. Те, сделавши свое дело, удалились к своему посту. Но мужик русский тоже злопамятен: вся деревня заодно приговорила, чтобы опять двое шли в Смоленск, и уже придумали лучшие меры погубить своего помещика: закопали в господском саду два каких‑то трупа. Можно наверное сказать, что трупы были французов или их собратьев, мародеров, шлявшихся по деревням для грабежа; лица же эти были убиты казаками, но не мирным помещиком… Посланная команда, видя эти трупы как явную улику преступления, взяла Павла Ивановича в том виде, как он был дома; привела с завязанными руками в город и посадила под арест в Спасскую церковь».

Французы не стали затягивать расследование и суд. Священник Никифор Мурзакевич вспоминал:

«Смерть Павлу Ивановичу объявили 13‑го октября. Он весь тот день был покоен и с веселым духом говорил о кончине, судьбою ему назначенной, и нынешний год какое‑то было предчувствие, что он должен умереть 15‑го октября… Когда пришли за ним, он просил меня идти с ним, что он некоторые записки мне вручит и чтоб отпеть по нем провод и предать земле тело… Из 18 зарядов 2 пули прошли в грудь и одна в живот. Он упал на правое колено, потом навзничь пал, имея поднятые руки и глаза к небу по примеру первомученика Стефана, начал кончаться. И как дыхание еще в нем длилось, то 1‑й из 18 спекуляторов, зарядя ружье, выстрелил в висок, и тогда скончался. Я начал здесь отпевать погребение, а Рагулин достал людей и выкопал могилу. Не успел я долг христианский кончить, и спекуляторы раздели его донага и ничком в три четверти выкопанную яму вбросили, а окровавленную одежду и обувь разделили себе».

«Употреблены были в должности»

Вскоре после того, как войска Наполеона в ночь на 5 ноября 1812 года оставили Смоленск, началось расследование того, чем занимались во время оккупации оставшиеся в городе жители. Священника Мурзакевича обвиняли в сотрудничестве с французскими властями, поскольку он принял от оккупантов ключи от храма, а также в других подобных грехах. Ему вменили в вину исчезновение из храма 20 тысяч рублей медной монетой, но, как выяснилось потом, такой суммы никогда не существовало и это обвинение ложно, как и все остальные.

А вот члены и чиновники муниципалитета могли в оправдание вины лишь рассказывать о своей бездеятельности. Среди пособников врага оказался также купец, который открыл лавку во время оккупации, и многие другие лица, включая крестьян подполковника Энгельгардта. Обвиняемых было отправили для проведения следствия в Москву, но после доклада руководившего предварительным расследованием сенатора Каверина императору обвиняемых приказали вернуть в Смоленск, однако комиссия не смогла обвинить их всех. Учитель Ефремов умер на обратном пути из Москвы, а бывший смоленский мэр Ярославцев 13 июня 1813 года застрелился.

1 июля 1813 года комиссия закончила свою работу и передала дела обвиняемых для рассмотрения в Правительствующий сенат. Каким именно могло быть наказание для пособников оккупантов в те годы, сказать затруднительно. Во время третьей Отечественной войны – Великой Отечественной – фашистских прихвостней казнили. Но во время первой рассматривался вопрос о ссылке, однако ни один из приговоров так и не был приведен в исполнение. 30 августа 1814 года в манифесте Александра I по случаю победы в войне говорилось и о тех, кто служил французам:

«В главнейшем и почти всецелом числе верноподданных Нам народов, к сожалению, находим Мы некоторое, но, к утешению, весьма малое число заблудших людей, из которых иные от страха и угроз неприятельских, иные от соблазна и обольщений, иные же от развратных нравов и худости сердца, забыв священный долг любви к Отечеству и вообще к добродетели, пристали к неправой, Богу и людям ненавистной стороне злонамеренного врага; сих, по мере вины их, правосудие долженствовало бы наказать; но Мы при столь благополучном и радостном всего света торжестве, уступая гласу вопиющего в Нас милосердия, даруем им без всякого изъятия всеобщее прощение. Вследствие которого Повелеваем во всем пространстве области Нашей всех по сим обстоятельствам взятых, сосланных или иным каким образом задержанных освободить; також имения или имущества их, по сему случаю конфискованные или иным каким образом под надзор взятые и по сие время удерживаемые, по прежнему владельцам их возвратить, и все следствия над ними пресечь, и никаких притязаний к ним не делать; словом, поставить их в то состояние, в каком находились они прежде, до впадения в сию вину».

Всем обвиняемым жителям Смоленска вернули не только свободу и имущество, но и прежние чины, а кто просил, то и прежние должности. Собственно, этим актом всепрощения и выделялась первая Отечественная война, во всем прочем весьма похожая на остальные.