«Художники – самые интересные люди»

Сегодня гость «СН» – заслуженный художник России, профессор худграфа СмолГУ Вера Евгеньевна Самарина, отмечающая в эти дни юбилей.

– Вера Евгеньевна, вся Ваша жизнь коренной москвички отдана Смоленску, это около 50 лет. Представим себе, что я волшебник и могу предложить Вам прожить жизнь заново, Вы бы повторили свой выбор или постарались бы прожить жизнь иначе?

– Если бы заранее знать, что меня ждёт здесь, мы бы из Москвы не уехали. В Москве – широкий круг общения, там остались наши друзья, начиная с Б.М. Неменского, нашего преподавателя, и очень многих сокурсников. Мы со Славой (народный художник России Вячеслав Самарин – прим. автора) учились на очень интересном курсе. Наш художественно-графический факультет Московского педагогического института был единственный в стране! В наш институт брали только москвичей. Вот сейчас можно, например, услышать: «Юрий Купер оформил «Щелкунчика» в Мариинском театре». Это наш бывший студент Юрий Куперман, который уехал в Англию и стал известным художником. Можно назвать ещё много известных ныне имён. Вспоминается Володя Хамов, он делал замечательные подарочные книги, или ныне декан московского факультета Женя Шорохов и ряд других сокурсников, ставших широко известными, – всё это наши одногруппники, хотя я и не люблю этого слова. Они все остались там, в столице, а мы, не могу сказать, что дураки, но по складу своему – шестидесятники, романтики с девизом «За туманом и за запахом тайги», после института уехали в Смоленск. Это сейчас всё взвешивают – зарплату, квартиру и прочее, а мы жили иначе, завелось у кого‑нибудь три рубля, отлично! Бутылка вина на столе, можно пообщаться. Или, например, вопрос: «У тебя есть деньги? Тогда пошли в кино»! Мы не задумывались о преходящем, сторона материальная нас совершенно не интересовала. Потому и в Смоленск легко поехали из Москвы. Спровоцировал нас Б.М. Неменский. Почему? Вернёмся в прошлое. 1960 год, правительство принимает решение создать художественно-графические факультеты во всех педагогических институтах России. Не было специалистов учить рисованию и черчению. Вот и понесло выпускников Московского худграфа по всему СССР. С нашего курса уехали кто‑то в Хабаровск, двое в Краснодар, двое в Орёл, другие в Карачаево-Черкесскую АССР. А Володя Ельчанинов, Нина Агеева и Валерий Ласкин ещё в 1960 году, когда только вышел этот указ, уехали в Смоленск, и вот Ельчанинов пишет нам: «Слава, собирайся в Смоленск, тут нам мастерские дают, всё хорошо, приезжай»! Мы и поехали…

– Ваше впечатление от Смоленска 1962 года? Я помню, было много пустырей, руин. Как не испугались после Москвы?

– От палаток, которые я увидела на Большой Советской, пришла немножко в ужас, в Москве уже такого не было. Москва быстро восстановилась. Мой Слава жил между Маяковской и Белорусской, то есть в самом центре столицы, рядом с Домом кино. А я жила в Сокольниках. Конечно, Смоленск поразил провинциальностью.

– Так что же дало сил не спасовать и не вернуться в Москву?

– Друзья: Ельчаниновы, Ласкины, потом приехал Слава Марышев, потом был такой В.Н. Петров, его, к сожалению, нет уже в живых, он выпускник Суриковского института, интересный график, а в дальнейшем ректор Сибирской Академии художеств. Почему ребята ехали в провинциальные города? Это давало возможность быстрее вступить в Союз художников. Не меркантильный, но реальный интерес в этом присутствовал. В провинции давали мастерскую, а в Москве все наши друзья маялись по подвалам, по каким‑то заброшенным домам, в столице с мастерскими для художников было очень сложно. А когда мы приехали в Смоленск, Славе сразу дали мастерскую на Бакунина большущую – 60 квадратных метров на троих – Самарину, Ельчанинову и был такой ювелир Синицын. Замечательно! Это потом они как‑то расселились, а тогда 60 квадратных метров мастерская на троих – да в Москве и мечтать о подобном было невозможно!

– Как складывалось взаимопонимание у приехавших из Москвы юных художников-преподавателей с комсомольцами начала 60-х, пришедших учиться на худграф?

– У нас были хорошие учителя. Прекрасные художники, тот же Б.М. Неменский, Ф.П. Решетников, В.П. Ефанов – академики, народные художники, лауреаты Госпремий. Видимо, они нас так хорошо учили, что мы невольно стали повторять своих учителей. Мы старались. Конечно, в меру своих сил. Вот я помню, Ельчанинов и Ласкин ездили по смоленской глубинке в поисках талантов и оттуда привезли не одного талантливого мальчишку. Сейчас другое, каждый год на худграфе большой набор, студентов много, а таланты нечасто встречаются.

– Когда человек занимается искусством, он вольно или невольно кому‑то подражает, вернее сказать, отталкивается от кого‑то из своих предшественников. Кто является для Вас мэтром в изобразительном искусстве?

– Борис Михайлович Неменский очень много значит в моей творческой судьбе. Мы до сих пор с ним друзья. Потом у нас был очень интересный человек Георгий Эдуардович Сатэль, который написал реалистическую картину и получил за нее Сталинскую премию. Он пришёл нас учить, а сам оказался модернист самых радикальных взглядов. Мы ходили к нему домой, какие интересные там проходили беседы об искусстве! Как они будоражили нас!

– Вот такая двойная жизнь: интерес к развитию искусства и преподавание его основ с официальной позиции кондового соцреализма…

– Тогда он уже начинал разрушаться…

– Да, но это где‑то на кухнях. В открытой реальности царил соцреализм и точка! Вы понимали, что искусство не может оставаться одинаковым…

– Естественно, но именно в то время уже и в литературе появились новые течения: Трифонов, Аксёнов, Шукшин, такие поэты, как Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина. На последнем курсе института мы со Славой уже поженились, я ходила встречать его на Маяковку, и однажды видела и Вознесенского, и Евтушенко, они стояли на приступочках памятника Маяковскому и читали стихи. Потом у нас очень много было замечательной литературы, которую интересно было читать. А сколько интересной периодики выходило?! Журналы «Художник», «Искусство», «Творчество», «Декоративное искусство» – там было что почитать. Не говорю уже, сколько было альманахов самых разных направлений! Книги передавали из рук в руки, невозможно было на это не откликнуться. Когда мы приехали в Смоленск, этот внутренний поиск продолжался. В то время люди интеллигентные уже начали задавать вопросы, вначале самим себе, далее это переходило в искусство. Мы попали в хорошее время, всё прошли: и кондовый СССР, и его распад, и всё последующее.

– Но к чему пришли? Когда смотрю на работы Никаса Сафронова или на скульптуры московского мастера, выставленные сейчас в КВЦ, мне скучно. Ощущаю бездну, разделяющую художественную столицу и художественную провинцию. Моя надежда и любовь – в глубинке России. Здесь начнётся духовно-эстетическое возрождение.

– Так об этом всегда говорили. В своё время Чехов, потом Солженицын. Надеемся, поскольку сейчас многое испорчено…

– А что именно Вы считаете испорченным?

– Прежде всего – отношение к жизни. Девушка стремится выйти замуж за богатого. Создавая семью, они подписывают контракт о том, как поделят имущество в случае развода. Нам и в голову такое не приходило! Это даже не меркантильность, что‑то худшее. Оно и в искусстве так же. Несколько человек остаётся, которые могут что‑то светлое донести. С другой стороны, так было всегда, эпоха Возрождения не повторяется с утра до вечера, она затихает, а в какое‑то время вновь появляется.

– Вера Евгеньевна, поговорим о личном. Скажите, трудно быть женой такой творческой индивидуальности, каковой является Ваш супруг, народный художник Вячеслав Самарин?

– Конечно, трудно. Но несмотря на это, в будущем году будет 55 лет нашей совместной жизни. Мы уже золотую свадьбу сыграли! Если бы мне предложили его кем‑то заменить, может, кем‑то более обеспеченным, более практичным, я ни в коем случае не согласилась. Мне кажется, самые интересные люди это, художники. Я ведь на кого смотрю? Валера Ласкин, Володя Ельчанинов – они все балагуры. Слава мой, Марышев – это люди, с которыми мне очень интересно, может, и не очень гладко, в жизни всё бывает, но оно всё растворяется. С этим человеком жить очень интересно! Слава вообще – и по жизни, и в искусстве сочинитель, достаточно посмотреть все его картины. Сейчас в деревне мы меняем крышу нашего дома. Обычно хозяин дома делает всё, как скажут мастера, а у нас мастера делают всё так, как скажет Слава. Он там архитектор, у него свои планы, ему это всё интересно.

– Ваше творческое «я» испытывает некий подспудный прессинг от близости такого художника, как Вячеслав Самарин?

– Наверное, этого не произошло, поскольку я сразу стала заниматься графикой. Когда я делала диплом, выбрала тему черчения, а второй у меня была тема зоопарка, я увлекалась, у меня пошла графика, мне стало интересно ею заниматься, что сохранилось на всю жизнь. Я в творчестве свободна от Славы, потому что я занимаюсь графикой, а он – живописец. С другой стороны, я зависимый, ведомый человек. Я спрашиваю его о своей работе, мол, как? Он мой первый зритель, он мой судья и критик. Не могу сказать – подсказчик, но я ведомый человек, в какой‑то степени он влияет на меня, обязательно.

– Вера Евгеньевна, как Вы оцениваете влияние искусства на человека? Проще говоря, красота спасёт мир или нет?

– На встречах со зрителями я иногда говорю: «Красота спасёт мир», но произнося эти слова, я не очень в том уверена. Но есть какая‑то загадка в людях, которые связаны с искусством, – они чуть-чуть другие. Один известный психолог сказал: «Если художник без сумасшедшинки, он не может быть художником». Во всяком случае, искусство окрыляет человека.

– Ваши работы хранятся во многих музеях России, но ещё и в США, в Германии. Как это произошло?

– Когда сами художники пишут о себе или о них кто‑то пишет, одним из главных достоинств считается возможность указать, что работы художника хранятся в зарубежных коллекциях. Я бы больше гордилась тем, что мои работы, как и работы любого художника, хранятся у нас, в России. У меня были договора, мои работы приобретали музеи, я знала, что вот работа пошла в музей, и это для меня почётно.

– Вера Евгеньевна, во времена Вашей юности, молодости искусство обслуживало господствующую идеологию, сейчас всё изменилось – пишите, что хотите. Все свободны. Когда вы чувствовали себя лучше, в те времена или сейчас?

– Конечно, существовала идеология, но меня лично она не коснулась. Да, выставки назывались: «Всегда начеку», «100 лет Ленину», «70 лет комсомолу» и так далее, они, конечно, несли в себе какие‑то оковы, но жизни это не мешало. Например, Павел Никонов написал картину «Геологи». Она сделана под икону, в ней присутствует условность, совсем вне пафосного героизма, как требовалось в те времена. Работу эту ругали на самом верху. И ничего. Короче говоря, кто хотел что‑то сделать – имел на то полную возможность. Всегда находились люди, которые поддерживали Славины работы, например, картина «Рядовой Мухин с войны не вернулся» смущала выставком каждый раз, но поддержал В. Коротич, главный редактор журнала «Огонёк», поместив обе репродукции в своём журнале, в номере, посвященном юбилею Победы. Приезжал ещё редактор газеты «Известия» И.Н. Голембиовский, который предложил сделать выставку трёх Славиных картин в Доме культуры газеты «Известия». Были люди, которые делали много хорошего, несмотря на идеологию.

– Мне очень нравится Ваша работа «Крестовоздвиженская церковь», эти пластичные изгибы дорог и все вне направления к храму. Ненавязчиво о нашем дне. Как Вы пришли к такому мудрому решению?

– Сначала я никакой философии в эту работу не вкладывала, просто поехала на этюд, нашла соответствующую точку зрения, а это самое главное, а потом и сама удивилась, как здорово. То есть сначала я сама увидела натуру, выбрала и только потом поняла смысл увиденного.

– Здоровья Вам и вдохновения! С юбилеем.

Александр БЕРЕЗНЕВ

Редакция «Смоленских новостей» сердечно поздравляет давнего друга нашей газеты, замечательного художника и красивую женщину Веру Евгеньевну Самарину со славным юбилеем! Здоровья Вам, Вера Евгеньевна, на долгие годы и, конечно же, новых творческих побед!