«Я знаю, как он тосковал…»

В этот день, 35 лет назад, не стало Владимира Семеновича Высоцкого. О последних годах поэта, писателя, артиста вспоминает сегодня один из его самых близких друзей Игорь Кохановский.

Главная причина его пьянок в том, что вокруг была совершенно невыносимая ситуация. Стихи не печатали, концерты запрещали – для того времени он был слишком вольным, не вписывающимся в систему поэтом. Даже Семен Владимирович пенял сыну: «Ты что, твою мать, пишешь, что поешь?! Меня генерал вчера вызывал, просил: усмирите своего!»

Разве может сейчас человек в здравом уме представить, что какие‑то там чиновники имеют право запретить писать или петь? А ведь запрещали.

Его сломала система. «Безвременье вливало водку в нас» – это ведь его знаменитые строчки. В безвременье жутко жить.

Коллеги страшно завидовали его таланту. Он поставил спектакль с Аллой Демидовой – на двоих, сам режиссировал. «Представляешь, Васёчек (так Высоцкий и Кохановский называли друг друга – прим. ред.), никто не пришел! Ни один человек из театра, хотя я всех приглашал!» – переживал Володя. Несмотря на внешнюю жесткость и, как бы сейчас сказали, брутальность, он был очень ранимым.

В 1977 году мы встретились в Красной Пахре, в Доме творчества газеты «Известия». Пошли в сауну, просидели там часов шесть – не могли наговориться. Точнее, больше говорил Володя. В голосе звучала горечь. Какие‑то мужики, парившиеся рядом, даже притихли и разговаривали шепотом, чтобы нам не мешать.

Володя сокрушался, и было от чего: «Я столько песен к фильмам написал! Но им не дают ходу, ленты кладут на полку! И даже песни к «Стрелам Робин Гуда» и «Как царь Петр арапа женил» (Высоцкий для этой картины написал «Купола в России кроют чистым золотом». – прим. ред.) – ничего им не нужно!» Показывал мне вшитые в кожу «торпеды»: «Вот, посмотри! Пить больше нельзя! Я и не пью, боже упаси!».

Кто его подсадил на наркоту? Не знаю.

Лишь после его смерти, в июле 1980‑го, рассказал Сева Абдулов: «Володя наш в последние месяцы жуткое количество ампул в сутки уже колол!».

«Год назад я уговорил Володю лечь в больницу на очищение крови, – рассказывал Сева. – Мучительнейшая процедура. Но он вынес. И вот выписка, он должен дать расписку, что предупрежден: если попытается сделать себе еще хоть один укол наркотика, может умереть. Высоцкий подмахнул ее. Выходит из дверей – и вдруг как рванет от нас с ребятами, запрыгнул в такси и уехал. Мы глазом моргнуть не успели. Я понял, что он поехал в известную нам больницу, где через знакомого доктора можно было добыть наркотики.

Приезжаем – и действительно, Володя там. Сияет, словно медный таз: «Ребята, а я не умер!» Ясно, что уже укололся. Решил рискнуть, сыграть с судьбой в рулетку…

А минувшей зимой, в январе, были в больнице, – подытожил Сева, – его обследовали и развели руками: все органы – печень, почки – абсолютно изношены и организм не справляется с нагрузками».

В моей голове начал складываться пазл: как я раньше не обращал внимания? 1979 год, прихожу в ЦДЛ – Центральный дом литераторов, встречаю Володьку. «Васёчек! – радостно бросается он ко мне. Но ведет себя странно: глаза бегают, руки подрагивают – как будто нервничает. Ушел в сторону: – Я сейчас!» И бесследно испарился. Только после рассказа Абдулова я понял, что у него была ломка и он искал, где бы спрятаться, потихоньку сделать укол.

Про «последнюю любовь» Высоцкого Оксану, о которой позже писали в газетах и рассказывали в ток-шоу, что могу сказать? Видел я и ее.

Уже после смерти Володи каждый год в квартире одного из его приятелей Наталья Крымова (жена Анатолия Эфроса) устраивала что‑то вроде поминок. Кстати, туда всегда приходил следователь, которому когда‑то поручили «прищучить» Васёчка за «левые» концерты. Но он, пока расследовал, так полюбил песни Володи и его самого, что замял дело и стал другом Высоцкого. Несколько раз на эти встречи приходила и Оксана. Самая обычная девушка, ничем мне не запомнилась.

Конечно, по-настоящему Володя любил только Марину. И свое знаменитое последнее стихотворение: «… Мне есть что спеть, представ перед Все вышним, мне есть чем оправдаться перед Ним…» – посвятил Влади, а это о многом говорит. Знаю, что планировал уехать к ней за границу – лечиться от наркозависимости. Не успел.

Не помню, плакал ли я на похоронах. Скорее, было состояние ступора, всё в тумане.

Первые годы после смерти Высоцкого мне снился один и тот же сон. Будто Васёчек уходит из «Таганки» и организует свой театр, набирает труппу. «Ты на репетиции‑то приходи! – просит во сне Володя. – Ты же знаешь, что я не умер!» И я вскакивал среди ночи.

Уже не снится, давно. Сегодня всё, что мне осталось от нашей юности, – это воспоминания. И, конечно же, письма: «Я, Васёчек, всё это время шибко безобразничал в алкогольном то есть смысле. <…> Были больницы, скандалы, драки, выговоры, приказы об увольнении, снова больницы, потом снова, но уже чисто нервные больницы, т.е. лечил нервы в нормальной клинике, в отдельной палате. Позволял терзать свое тело электричеством и массажами, и душу латал, и в мозгах восстанавливал ясность, и сейчас картина такая: в Одессе всё в порядке, в театре вроде тоже – завтра выяснится, и завтра же приезжает Марина. Я один, мать отдыхает, я жду. С песнями моими всё по-прежнему. Употребляют мою фамилию в различных контекстах и нет забвения ругани и нет просвета, но я… не жалею. Я жду.

Разберемся. Дел я наделал, Васёчек, подумать страшно. Но, вероятно, всё будет нормально. Я тебе напишу еще поподробнее. Целую тебя, Васёчек, пиши».

А еще храню его первую пластинку с песнями из фильма «Вертикаль», на которой рукой Володи написано: «Моему наипервейшему другу, любимому мною много и безмерно. Васёчек! Пусть тебе будет хорошо!»

P. S. У меня недавно вышла книга – стихи и поэмы «Несовпаденье». В ней есть и посвященные Володе, например, «На расстоянии». Вот оно с некоторыми сокращениями:

… Он словно делался глухим

к звонкам беды, звонкам

опасным,

а те, кто был в то время

с ним,

поладили с его напастью,

заботясь больше о своем

присутствии в ближайшем

круге,

чем о пытавшем на излом,

сжигающем его недуге.

<…>

Я знаю, как он тосковал

о тихом доме, о покое,

но суеты безумный бал

опять захлестывал волною.

<…>

И вся грядущая беда

была еще небесной тайной,

когда мы встретились тогда,

весной,

в далеком Магадане.