«Война закончена… Боль осталась»
22 июня 1941 года Михаилу Кугелеву исполнилось 18 лет. И в этот же день, объявленный официально годы спустя Днём памяти и скорби, первокурсник Ленинградского медицинского института вместе с товарищами отправился в военкомат записываться добровольцем на фронт. Этот и многие другие эпизоды самого значительного события в своей жизни – участия в Великой Отечественной войне – Михаил Семенович, заслуженный фронтовик, кавалер двух орденов Красной Звезды, ордена Отечественной войны, медалей «За отвагу», «За оборону Ленинграда» и многих других наград описал в своей не первой по счету книге с выразительным названием «Война закончена… Боль осталась». Это еще один, пусть не военный – гражданский, подвиг ветерана, который отметит в июне своё 92-летие.
Сегодня наша газета публикует отдельные очерки из книги, вышедшей в свет в издательстве «Смоленская городская типография» в марте этого года.
Горькая правда солдата
В день моего 18-летия над Родиной раздался клич «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой!». Не прошло и месяца, как я облачился в красноармейскую форму одежды аж на целых девять лет. В первые дни войны Ленинград, где я учился на первом курсе мединститута, жил как обычно. Продолжались занятия, были заполнены до отказа магазинные полки, работали театры.
Никто не предполагал такого стремительного наступления врага. Весть, что взят Тихвин – город на побережье Ладоги, – предвещал многомиллионному городу блокаду. 374-я стрелковая дивизия, в которой я прослужил всю войну, была сформирована в Красноярске. С Вологды, пройдя пешим маршем 700 километров, с ходу форсировали Волхов и освободили от врага Ладожское побережье. В эти дни без особой подготовки студентам, конечно, бывшим, начали присваивать командирские звания. Тогда в нашей армии слово «офицер» не употреблялось.
Я в звании младшего лейтенанта был назначен начальником связи 2‑го батальона 1242‑го полка. На этой должности при ранении и контузии продержался 384 дня и ночи. Ничего не обобщаю, пишу только о своих впечатлениях, которые запомнились на всю жизнь.
В батальоне, где по штату должно быть 300–350 воинов, я был двадцать третьим. Никакой внутренней связи не было. Огневая мощь – три пулемета «Максим» и два ротных миномета. Комбат – лейтенант интендантской службы.
Название фронтов несколько раз менялось. Только из вражеских листовок узнали, что Волховский фронт переименован в Ленинградский, а затем наоборот.
Упомянул про листовки. Кроме дивизионной «В атаку!», где сообщалось в основном о подвигах воинов, зачастую фантастических, никаких средств информации у нас не было.
В период батальонной службы лиха хлебнул на полную катушку. Пришлось драпать, вздрагивая при каждом хрусте ветки. Где‑то в конце апреля 1942 года – солидное пополнение. Новобранцы из лагерей заключенных были настроены воинственно. Под моей командой 10 рядовых. Разведка боем всегда сулит громадные потери. Зеленая ракета – и по обширному полю раздался вопль полтысячи глоток: «Б…дь!» Я орал это же слово – видимо, со страху. Вернулся я в свой окоп уже без подчиненных – все погибли.
Все эти позиционные бои оказались прелюдией к страшнейшей бойне при выходе из окружения 2‑й ударной армии (известной в народе как «Власовская»). Горы трупов. Схватка врукопашную, когда зубы стали оружием, меня так потрясла, что двое суток не мог проснуться. Из нашего батальона в строю кроме меня остались комиссар батальона Тиунов и два рядовых.
Нас отвели в тыл. Женщина (по рассказам) хлопала меня по щекам, сделала укол. Проснулся и не соображал, где нахожусь. Врач оказалась бывшей студенткой института, где я учился, мы были знакомы. Мои боевые друзья погибли возле деревни со зловещим названием Мясной Бор. Там все еще предают земле по народному обычаю тысячи останков.
Сижу за столом, вывожу буквы. Невольно катится старческая слеза. Сколько бойцов осталось на поле возле узкоколейной ветки – никогда никто не сочтет.
Второе окружение под ленинградским поселком Синявино. Наш батальон отправился на прорыв. Бомбежка, громадные потери. Так сложились обстоятельства, что пришлось овладевать трофейным пулеметом, а я даже отечественного «Максим» близко не рассматривал. Курсы длились всего лишь часов 20.
Под этим самым Синявино осколок пробил каску и застрял в черепе. Без сознания меня доставили на лесную поляну. Сотни увечных и одна сестричка Зоя. Раненые прибывали с каждым часом, кто мог двигаться – копали многочисленные могилы.
Командир дивизии выделил группу разведчиков, чтобы вывести из кольца раненых, имеющих возможность передвигаться. Я мог ходить, но полностью потерял ориентировку.
Рядовой по имени Петр привязал меня к себе веревочкой. Во время прорыва израсходовал около 10 обойм винтовочных патронов, хотя не помню, в кого целился, неприятеля не видел. За разведчиками поплелись несколько сот калек. Пришел на Большую землю 31 человек, помню заявку в склад на выдачу питания.
Более чем за год войны в должности начальника связи я ни разу не мылся в бане, вши заселили даже голенища сапог, громадные крысы не давали покоя. Питание сверхотвратительное. Я всё время хотел есть. Летом выручала трава, жевал, как корова, из-за отсутствия витаминов почти все мы страдали «куриной слепотой» – с наступлением сумерек слепли.
Помню, как гордился трофейным автоматом. Стрелять из винтовки на ходу я так и не научился. Саперные лопатки охранялись как самая ценная вещь. Притом качество инструмента окапывания было очень низким. Несмотря на ряд подвигов, не помню, чтобы кто‑то получил награду. Командного состава остро не хватало. Полком 1242 командовал старший лейтенант Петров. Я дважды исполнял обязанности комбата. Несмотря на все невзгоды, был уверен в нашей победе.
Весной 1943 года после отражения танковой атаки противника меня срочно вызвали в штаб дивизии. Первое, что меня поразило там, – обилие командного состава, все свободно расхаживают. И главное – будки с надписями «М» и «Ж». Мы естественные надобности справляли в разных воронках, приходилось и лежа, что очень неудобно. Короткая беседа – и я на должности начальника связи в отдельном батальоне.
В штабе мне сообщили, что уже 8 месяцев я повышен в звании и должен носить в петлицах 2 кубика.
На новом месте службы обрадовал сытый горячий обед, чай с заваркой. Потери встречались и в отдельном батальоне связи, но не в массовом масштабе, как в пехоте. Первая боевая награда – медаль – меня удивила. Здесь я не поднимался в атаку и круглосуточно не слышал зловещий свист пуль.
По подсчетам моего правнука Саши, у меня свыше 30 боевых и трудовых наград. Но самая дорогая, самая памятная медаль – «За оборону Ленинграда». Со всей нашей 374‑й стрелковой дивизии только 90 воинов получили эту награду. Затем поступил приказ: «Военнослужащим 2‑й ударной армии медалей не выдавать». Почему? Разговор особый, не для этой статьи.
Летят годы, незаметно сменяются десятилетия. Вот и 70-летняя годовщина величайшей Победы в истории человечества. Еще совсем недавно к юбилейным датам отправлял своим фронтовым друзьям свыше 150 открыток. В настоящее время переписываюсь только с одним однополчанином из города Лермонтова. Кроме нас, мужиков, плечом к плечу сражались девушки-героини. Боевые подруги заслуживают, чтобы их приравняли к лику святых. Меня потрясло, когда в нынешний День Победы в одном областном издании под рубрикой «Женщины на войне» прочитал, что, мол, девушки в армии зарабатывали награды и офицерские звания в постели. Армия, конечно, не монастырь. Была и любовь. Но мне же запомнились солдатки как храбрецы, дисциплинированные воины, многие из которых погибли.
Когда фронтовиков оставалась заметная прослойка населения, для нас накрывались праздничные столы, одаряли нас подарками. До сих пор тикают подарочные часы. Выделяли курортные путевки. Постепенно всё замерло. В нашей крупной деревне Богородицкое нас осталось только двое.
Мы не власовцы
Во второй половине 50-х годов, теперь уже прошлого века, Рославльский горком партии рекомендовал меня, участника Великой Отечественной войны, для учебы в советско-партийной школе. Перед поступлением надо было пройти так называемую мандатную комиссию. Это беседа с уполномоченным на то секретарем обкома партии и проверка документов.
Когда на собеседовании я сказал, что воевал в составе 2‑й ударной армии Волховского фронта, секретарь обкома нахмурился: «Так ты власовец?» И эту фразу он повторял несколько раз. Мандатную комиссию я не прошел и не стал слушателем совпартшколы.
Пишу об этом в качестве небольшого вступления.
Знакомый доцент Смолгосуниверситета подарил мне недавно вышедшую книгу, озаглавленную «Долина смерти» (сборник, составитель И. Иванова, Москва: Яуза). На обложке изображена поляна, устланная телами погибших красноармейцев.
Взглянул я на эту обложку, и тут же в памяти ожили фронтовые картины: наши позиции лета 1942 года недалеко от деревни Мясной Бор Новгородской области.
Именно в этих местах созданная в состав Волховского фронта 2-я ударная армия получила задачу деблокировать Ленинград. Оборона противника была прорвана, но армия понесла огромные потери, была обескровлена и попала в окружение. В состав 2‑й ударной некоторое время входила и наша 374-я дивизия, где в звании младшего лейтенанта я командовал взводом связи.
В конце марта 1942 года на Волховский фронт прибыли генерал-лейтенант Власов и представитель ставки Верховного Главнокомандующего маршал Ворошилов. Генерал Власов до этого хорошо зарекомендовал себя в боях под Москвой и получил высокую оценку от Сталина. К нам он прибыл на должность заместителя командующего фронтом.
В апреле 2-я ударная попала в окружение, там уже не было сопротивления фронта, были отдельные очаги, где велись боевые действия. Чтобы спасти положение, Власова назначили командующим армией.
Страшные то были дни. Красноармейцы гибли не только от снарядов и пуль, но и от голода, трупы лошадей считались у нас деликатесом. Хорошо помню, как мы семь дней варили конскую ногу.
После того как немецкие войска смогли перекрыть горловину и полностью замкнуть кольцо окружения, наш батальон вместе с другими подразделениями отвели в ближайший тыл. Туда прибыло и пополнение. Это были в основном заключенные, отбывавшие наказание по бытовым статьям. Легко представить себе боеспособность такого пополнения. Мы готовились прорвать кольцо окружения.
В июле 1942 года разведка донесла, что большая группа окруженцев находится в труднодоступных болотистых местах и положение их критическое. Довелось участвовать в их спасении и мне. Там впервые участвовал в рукопашном бою. За ночь удалось вывести на Большую землю более двух тысяч красноармейцев. Каким‑то чудом в строю из всего нашего взвода остался только я.
К чему всё это пишу? Бойцы и командиры 2‑й ударной армии сражались героически. Они делали всё, чтобы выполнить поставленную задачу. А что касается генерала Власова – он оказался просто малодушным человеком, трусом. Армия не сдавалась в плен, она сражалась до последней возможности. Сдался Власов с малочисленной группой из шести человек. Финал его жизни закономерен и справедлив.
За время службы у немцев генерал-предатель так и не заслужил у них полного доверия. Ему удалось сколотить из предателей так называемую Русскую освободительную армию. Но хозяева не допустили РОА для участия в военных действиях. Просто сам факт существования РОА они использовали как средство морального воздействия на Красную Армию. Но такой расчет оказался блефом.
Только в мемориальном комплексе «Мясной Бор» захоронено около сорока тысяч советских воинов. А всего в тех местах полегло на полях сражений более ста тысяч. До сих пор члены поисковых отрядов поднимают останки доблестных бойцов 2‑й ударной армии и достойно перезахоранивают их. Многие погибшие остаются безымянными героями войны. Честь им и слава!