Наталья Егорова: «Не доросли мы до святости»

Гостем очередного выпуска авторской программы Сергея Новикова «Диалоги» (совместный проект газеты «Смоленские новости» и телекомпании «Феникс») стала поэт, член Союза писателей России Наталья Николаевна Егорова. Предлагаем вашему вниманию газетный вариант этой беседы.

– Здравствуйте, Наталья Николаевна.

– Здравствуйте, Сергей Витальевич.

– Я Вас приветствую в программе «Диалоги». Очень рад нашей встрече, потому что давно о Вас слышал и читал Ваши стихи. Хочу Вас прежде всего поздравить: недавно Вы стали лауреатом очень престижной Всероссийской литературной православной премии имени Александра Невского. Вот за эту замечательную книгу – «Русской провинции свет». Здесь лучшие стихи, наверное, за все годы Вашей творческой жизни. Несколько слов об этой премии, если можно.

– Вы знаете, действительно, очень большая радость, потому что это не просто литературная премия, а премия, за которой стоит целая Александро-Невская Лавра. С ее веками святости, с ее святыми, с ее мощами Александра Невского. И сама премия – имени святого. Премия имени Александра Невского. Это премия-радость, и премия – какое‑то требование к человеку дальнейшей работы. Потому что, безусловно, этой премии, премии имени святого, вообще ни один смертный достоин быть не может. Святость… она с нашей жизнью плохо связывается… не доросли мы до святости. Но, тем не менее, эта премия как‑то осеняет святостью и дает силы в нашем очень непростом мире с очень непростым отношением к литературе, в мире, которому литература всё меньше и меньше нужна, жить и существовать дальше. И конечно, очень хотелось бы как‑то оправдать эту премию своим творчеством.

– Я Вам желаю этого. Я прочитал книгу, действительно, очень часто у Вас в стихах – Бог, вера, святость. Не сразу же это пришло. Потому что есть у Вас раздел «С высоких подмостков моих двадцати», где собраны стихотворения юных лет, и там ни слова о Боге. Впрочем, тогда и по объективным причинам этой темы не могло быть. Она появилась позже. Когда? Как у Вас это случилось?

– Это путь всей жизни. Более того, я думаю, что и сейчас я стою только на пороге этого пути. Потому что у нас, в нашем поколении, и вообще у нас в России вера сопряжена с трагедией. Скажем, через мою семью такая трагедия прошла. У меня прадед был смоленским священником из Демидовского района – так тогда назывался Поречский уезд Смоленской губернии – он был расстрелян за веру. Прадед служил священником в маленькой деревушке, которой сейчас и не существует. Я росла – я даже об этом не слышала. Когда стала повзрослее, мне стали говорить, что у дедушки отец был расстрелян. А дедушка занимал большой пост в Смоленске, и он об этом говорить не мог. Из семьи дедушкиной старший брат тоже был расстрелян, видимо, из-за того, что его отец священник. Один из братьев сидел в Магадане. Чудом уцелели мой дедушка и его сестра. То есть это всё действительно сопряжено с большой трагедией. Родители-учителя (отец – директор школы) – атеисты. И я, Вы знаете, к вере шла из атеизма всю жизнь. Началось, естественно, с чтения русской классики, со школы. Читая Достоевского, нельзя не задать себе вопрос – есть ли Бог?.. Другие… Лесков, Гаршин тот же, хотя у Гаршина очень многое проблематично. Но тем не менее, вопросы для атеистического сознания лет четырнадцати задаются очень серьезные. Где‑то к концу первого курса института я уже точно знала, что Бог есть. В церковь ходила, но как‑то так, иногда – на службы. Фрагментарно.

– Вы знаете, что я заметил, Наталья Николаевна? Вы с такой болью говорите о том безбожном времени, но при этом в Ваших стихах проглядывает явная ностальгия по Советскому Союзу. Вот как это сочетается?

– Это вопрос сложный… Вы знаете, я до сих пор считаю великой трагедией разрушение Советского Союза. Мы жили в очень трудную эпоху. Я не идеализирую того, что было при Брежневе, Андропове, Черненко… Нет, так жить нельзя. Страна стояла на грани. Конечно, надо было реформы проводить, и первое, что надо было делать, – открывать церкви, давать какие‑то свободы, в том числе свободу слова, другие свободы. Но не те безумные свободы, к которым люди оказались не готовы, потому что к свободе, чтобы ей разумно воспользоваться, человек тоже должен быть готов. А потом, по моим ощущениям… вся страна выстрадала какое‑то обновление – мучениками, терпением, невозможностью человеку реализоваться, всей жизнью – многим. И вот это обновление, эту новую жизнь у нее украли – подменой понятий, подменой реформ, подменой всего. И в результате мы получили разрушение жизнеспособной державы, за которую боролись поколения наших предков. Это происходило не по воле народа. Я имею в виду не только Россию, но и народы разных республик вплоть до Прибалтики. Несмотря на их радикальные настроения против России, там тоже очень многое делалось по команде из центра. Сейчас мы пожинаем горькие плоды. Россия в страшной ситуации. Но это плоды разрушения Советского Союза, плоды ошибок того времени и тех реформ. И конечно, сожаление огромное, потому что без Бога жить нельзя, но и в стране с открытыми церквями, но попранным Богом – то, что мы имеем сейчас, – тоже жить нельзя.

– Вы очень многое правильно говорите. Я не хочу дискутировать, это не цель моей программы. Хотя не считаю, что Советский Союз был жизнеспособной структурой. Там всё держалось на штыках, и никакой советской власти ни в среднеазиатских республиках, ни в закавказских давно уже не было. Вы совершенно правильно говорите, что реформы назрели. Но как это было сделано…

– Это было ужасно сделано.

– С этим нельзя не согласиться. Ну не было у нас своего Дэн Сяопина, как в Китае, не было у нас своего Бальцеровича, как в Польше, то есть человека, который сказал бы: «Вот так надо». Постепенно, умно, разумно, не ломая через колено. Другое дело, что у Вас есть и строки про Ельцина-алкаша – и здесь много правды, – есть и нелицеприятные строки про Горбачева. Но только мы должны понимать, что если бы не было Горбачева, мы бы с Вами здесь сейчас не сидели так спокойно, не разговаривали. И тем более, Вы не получили бы никакой православной премии.

– Вы знаете, я так не думаю… Я думаю, что церковь всё-таки как‑то пришла бы в нашу жизнь. Я думаю, что можно было всё сделать разумно. Очень ведь много было разумных сил. И кстати, волей судьбы я работала в редакциях, вокруг которых собирались именно люди, желающие разумных реформ. Там ведь не было людей, которые не желали изменений. Людей, подчеркну еще раз, которые не желали изменений, – не было.

– Раз уж Вы заговорили об этом… Знаете, Наталья Николаевна, меня поразил этот факт Вашей биографии. Вы работали в газетах «Завтра» и «День» у Проханова. Вы, человек такой высокой культуры, человек Бога, правнучка репрессированного, работали у Проханова, который является явным сталинистом, антисемитом, он просто, с моей точки зрения, нездоровый человек. Более того, Вы этим фактом даже гордитесь.

– Безусловно. У меня совсем другое знание Проханова и отношение к Проханову. Я, во-первых, работала в редакции и знаю, что он не антисемит. Более того, выяснение национальностей… он не признает этого. Вот выяснение политических позиций – да. Во-вторых. А культура ведь в газете была огромная. И в газете тех лет – тем более. Это газета, где я как человек, ведущий отдел поэзии, могла прийти, взять утреннюю почту и найти, например, письмо Льва Гумилева, который прислал свои стихи, чтобы поддержать газету. Ну уж куда культура выше! И такие случаи были не единичны. Сейчас это газета политическая, а в те времена это была наполовину писательская газета, ведь издание поддерживали самые видные русские писатели и самые лучшие русские поэты. Это и Кузнецов, и Тряпкин… Сколь ни стоял Чухонцев на других позициях и сколь он ни являлся автором «Нового мира», но однажды он в газете всё-таки напечатался. То есть это очень сложные вопросы.

– Ну хорошо, может, так и было, если брать чисто литературную сторону. Но для нас это прежде всего одиозные издания, которые были против перестройки, против перемен.

– Вы знаете, опять-таки, это не так. Потому что это издания, которые были за хорошие реформы на благо страны. И это издания, которые были против разрушения Советского Союза, прежде всего, и против безграмотных реформ, результаты которых мы сейчас пожинаем. Одиозными эти издания сделала демократическая пресса. Но вместе с тем, делая эти издания одиозными, она как‑то очень разрекламировала нас. И если не спасибо за травлю, то спасибо за рекламу. Так что я действительно этим фактом своей биографии горжусь, потому что время показывает, что Александр Андреевич очень во многом был прав.

– Если говорить о современной России, то Вы к ней тоже достаточно скептически относитесь. У Вас даже есть такое сравнение: «Так уплываешь ты льдиной, Россия, Льдиною белою в черное русло». Как Вам вообще сегодняшняя, путинская Россия?

– С момента Крыма я Путина поддерживаю.

– Вот так. А зачем Вам Крым, Наталья Николаевна?

– Я не земельная собственница, здесь речь, безусловно, не обо мне. Но сам‑то Крым хочет быть русским. И ведь исторически это земля русская. Ну а наверное, людей, которые хотят жить в России, бросать тоже нельзя… Своих‑то нельзя бросать…

– Понятно… Давайте мы от политики перейдем к стихам. Еще одна сквозная тема в Вашей поэзии, которую я заметил, это всё-таки одиночество. Я даже у Вас такие строки нашел: «Мне не с кем разделить обман судьбы и горе, О бренном пошутить, о вечном порыдать». И в другом стихотворении: «Не с кем над грядущим посмеяться, Не с кем о былом поговорить». Одиночество – это вообще удел поэтов или это нечто Ваше, уже выстраданное и непоправимое?

– Вы знаете… Это удел поэтов. Это примета нашего времени. Потому что, скажем, в советское время при невозможности какой‑то реализации мы все бурно общались. Сейчас у всех идут ностальгические воспоминания об общении на советских кухнях. Когда люди собирались, обсуждали мировые проблемы, проблемы философии, поэзии, имели «роскошь человеческого общения» и были счастливы.

– Но только не дальше кухонь…

– Ну это ведь как сказать… кухня кухне рознь. На писательских кухнях вызревала русская литература. На съезде‑то она не очень вызреет – ни сейчас, ни тогда. Она как раз в таком общении рождается. Ну а сейчас распалась не только «цепь времен», распалась и цепь человеческого общения, все люди ушли в себя, это примета нашего времени.

– Как Вы написали в одном стихотворении, ждем звонков от похорон до похорон.

– Да. Да. Да… К сожалению. Все заняты выживанием, это беда, но это так.

– Вы упомянули среди своих самых любимых поэтов Юрия Кузнецова. У него есть такие строки: «Но тягчит мое сердце поэта // Туча лжи и земной мелюзги». А я хочу спросить – что тягчит, выражаясь его языком, сердце поэта Натальи Егоровой?

– Ой, сложный вопрос… Вы знаете, тяжести на сердце много, но если так вот подумать хор00ошенько, я бы сказала, что, наверное, наши сердца не тягчит ничего. Всё проходит поверх сердца. А глубины сердца, может быть, в чем‑то остаются и не затронутыми. Хотя мы этого можем и не подозревать. Поверх, волной… Тягчит, но… да обычное всё, житейское, от этого надо уходить, спасаться. И спасаться можно только в церкви.

– Но церковь, Бог, вера, всё это… Оно никак не может помешать творчеству? Оно никак не может его сузить, так бы я сказал? Сузить тематику творчества, потому что, как мне кажется, вот этот крен – он наметился у поэта Егоровой, нет?

– Крен намечается с каждым годом всё больше, да… Но по-гречески‑то Бог – Творец – Поэтос. А Христос – Бог Слова. И поэт, существующий без Бога Слова, это что‑то, вообще‑то, невозможное. То есть, поэт, приходящий в церковь, он как бы домой к себе приходит, где он и должен быть, где ему и место. Но вообще проблема существует… Я понимаю, о чем Вы спрашиваете… Я себе такой вопрос задавала – что я вообще должна, что имею право делать, что не имею, и чего от меня требует Бог. То есть я, конечно, не могу знать, чего от меня требует Бог – Божью волю знают только святые. Но я себе ответила так. Например, священник, пастырь, сколько бы он ни служил и ни молился в храме, у него есть паства. И он с конкретными людьми должен говорить и должен пасти свое стадо. Писатели – хотим мы того или нет, есть у нас читатели или нет – всё равно пишут не для себя. То есть вот такое «стадо», такая «паства», которую мы своими стихами…

– …окормляем

– Да, так или иначе, пусть не церковно, но всё равно окормляем. И наверное, ни один поэт не имеет права бросить людей, ради которых, собственно, христианство и Христос существуют.

А потом… Ну как разделить христианское и нехристианское в человеческой жизни? Если Христос Богочеловек, но человек, если любое стихотворение о человеке, написанное с любовью, это, безусловно, христианство, упоминается там Бог или нет, это неважно совершенно, но это – христианство… Если стихотворение о природе – это стихотворение о том, что сотворил Бог. Если стихотворение о любви – это Божье чувство. Наверное, просто нам самим не надо сужать понятие христианства до догмы. Нет. Живая жизнь – это то, что сотворено и благословлено Богом. Другое дело, что мы должны как‑то соответствовать.

– Спасибо, Наталья Николаевна. Я Вас призываю – окормляйте свою паству. В том числе и меня. Окормляйте, не бросайте. Я хочу пожелать Вам здоровья и, конечно, новых и новых прекрасных стихов.

– Спасибо.